……………………………………………………………………
Вот и весь вальсок, я опустил лишь последнюю строчку, совсем слабую поэтически и к тому же требующую знания обстоятельств личной жизни автора, с которыми я решительно не знаком. В Америке я не слышал ни слов этих, ни мелодии, привязались задним числом: примерно через год по московским магнитофонам прокатилась короткой шквальной волной мода на пленки, напетые в «русских» кабаках за океаном, в основном на упоминавшейся уже нью-йоркской окраине Брайтон-Бич.
Когда я обдумывал эту книгу, все казалось если не простым, то стройным: будут сюжетные главы, написанные неизбежно от первого лица, а будут и главы-отступления, где можно в крайнем случае спрятаться за ширмой отстранения, прикрыться стареньким оборотом «автор этих строк». Короче, хотелось разделить: вот он я, какой есть, а вот факты, почерпнутые из сторонних источников, вот субъективные впечатления, а вот объективные истины…
Но есть тема, где субъективное и объективное переплетены так, что не разделишь. И это именно отступление, хотя играть в прятки я не намерен и никакого «автора строк» на помощь не позову. Тема эта — эмигранты и эмиграция.
Тяжелая тема. Сложная, противоречивая, парадоксальная.
Лично для меня парадокс начинается с того, что меня считают теперь «специалистом», знатоком темы — а я не только себя эмигрантом не числил, но и других, под эту категорию подпадающих, за весь «фестивальный» год почти не видел. Меня просто не подпускали к ним, а их ко мне. А если в кои-то веки на горизонте возникали фигуры «нашенского» вроде бы происхождения, они были заведомо непригодны ни для серьезных обобщений, ни для элементарного человеческого доверия. Ставленники, наймиты спецслужб — этим все сказано.
Но сводить проблему к отщепенцам? Нет, не выходит. Ну сколько их может быть, доподлинных отщепенцев, продажных и продавшихся? Десять? Сорок? Сто? Однако ни для кого не секрет, что только за пресловутые годы застоя нашу страну покинули под разными предлогами десятки, если не сотни тысяч человек.[23] Что же, все-все они — отщепенцы?
По пропагандистским канонам, неизменным в этой своей части с 30-х годов, полагалось думать именно так. Полагалось выдавать эмиграцию за нечто однородно ничтожное, алчное и враждебное. Полагалось предельно все упрощать, прилежно затушевывая тот факт, что однородной эмиграция никогда не была.
Не была единой «первая волна» эмиграции после революции и гражданской войны, когда наряду с бывшими князьями и заводчиками за границей оказались— полками и дивизиями — и рядовые, подневольные участники «белого движения». Не отличалась единством и «вторая волна» после Великой Отечественной, когда домой не вернулись не только миллионы павших на поле брани, но и миллионы пропавших без вести. Кое-кто из них потом отыскался в странах ближних и дальних, вплоть до Австралии и Южной Америки. И вовсе не обязательно это были негодяи, фашистские прихвостни, бежавшие от возмездия. Были, и в немалом числе, люди, сломленные пленом и лишениями, испугавшиеся репрессий по возвращении — недобрые слухи распространились быстро, да и память о 37-м была еще свежа. Положа руку на сердце, есть ли у нас право безоговорочно осуждать тех, кто, не совершив преступлений, тем не менее предпочел изгнание новой неволе?
Известна впечатляющая цифра: в соответствии с декретами ВЦИК об амнистии «рядовым участникам белогвардейских военных организаций» на Родину с 1921 по 1931 год вернулись 181 тысяча человек. А сколько из них чуть позже были объявлены шпионами, вредителями или, как минимум, «социально опасными элементами» и по приговорам «особых троек» сгинули в лагерях? А после Победы, когда к тем, прежним, добавились новые сотни тысяч вернувшихся и сгинувших бесправно и бесследно? Сколько их было в точности? Где эта скорбная статистика, известна ли она хоть кому-нибудь?
И нечего воротить нос: это было. Не оглянувшись на прошлое, не всматриваясь в самые неприятные его страницы, эмиграцию как явление себе не представишь. Повторяю, она никогда не была однородной, но, чтобы картина стала целостной и правдивой, нужны не частные случаи — их-то можно, было бы желание, подобрать на любой вкус, — а четкий, без изъятий, исторический фон.
Сегодня нас, конечно же, более всего беспокоит так называемая «третья волна» эмиграции, вспухшая в эпоху Брежнева и не опавшая до сих пор. Именно по этому поводу от меня настойчиво требовали экспертных суждений и в конце концов в 1987 году убедили их высказать. Удачно ли, доказательно ли — судить не мне. Полагаю, впрочем, что удача не была и не могла быть полной: хоть я и призвал на подмогу настоящего эксперта из МИДа, внятности и беспристрастности исторического анализа нам с ним в тот момент еще не хватило. Из всего опубликованного выделю письмо ленинградца-фронтовика, экономиста по профессии Г. И. Кузнецова:
«Почему вокруг вопроса о «бывших» завязался узел страстей? Потому что, по-моему, в нем переплелись негативные явления, унаследованные от разных времен. Легко ли требовать снисходительного отношения к тем, кто оказался за границей в силу собственной жадности, «вещизма», жажды личного благополучия любой ценой? В 70-е годы общество серьезно болело этими заразными болезнями, но не прощаем же мы вора, который оправдывается тем, что «все крали»!..
И все-таки не идет из памяти другой период нашей истории, когда в начале 50-х Берия затеял так называемую «борьбу с космополитами», а затем «дело врачей», чуть было не закончившееся трагически. Ни Берии, ни его приспешников давно нет на свете, а отрыжка воскрешенного ими антисемитизма слышна и поныне. Сказывается она и в отношении к «бывшим».
Во избежание недоразумений сообщаю, что сам я русский и по отцу и по матери. Под судом и следствием не состоял, за границей не был. Ущемленным себя не считаю ни в чем. За моим письмом нет ни личной обиды, ни личной заинтересованности, только желание разобраться.
Думаю, раз уж «бывшие» просятся обратно, то не будем им мстить». [24]
В письме есть неточности, спорные утверждения (Берия ли затеял «борьбу с космополитами» и «дело врачей», а если да, то по своему ли почину?). Но что привлекает, очень, — действительное желание разобраться непредвзято. В потоках писем на «эмигрантскую тему», обрушившихся в ту пору не только на «Литгазету», но и, насколько знаю, на самые высокие инстанции до ЦК включительно, таких — непредвзятых — были считанные единицы.
Тут опять обнаружился парадокс. Письма-то потекли потоком не оттого, что эмиграция, допустим, вышла на какой-то новый виток, а оттого, что группе уехавших в 70-е годы разрешили вернуться обратно. По какому праву?! — возмутились высокоидейные граждане. В некоторых особо непримиримых посланиях явственно проступили антисемитские нотки. Хотя в подавляющем большинстве случаев националистических ноток не было, слог был возвышенным, авторов объединяло благородное негодование. Как?! В трудные годы покинули Родину, а теперь, учуяв перемены, запросились обратно? Отсиделись за тридевять земель, а теперь на готовенькое? Не пущать!..
Ладно, что до «готовенького» куда как далеко. Ладно, что «сидение» за морями обернулось для самих «отсидевшихся» отнюдь не медом и сахаром. На такие «мелочи» разгневанные авторы дружно не обращали внимания.
И уж, ясное дело, было им невдомек, что своими филиппиками они живейшим образом напомнили мне поучения, какие доводилось многократно выслушивать от «соотечественников» на другой стороне. От
