Хованским», стрельцы и солдаты двум царям изменили «и весь народ Московского государства возмутили». Первым делом «изменники» перебили не начальство, а «свою братью, старых московских стрельцов, которые к их измене не пристали и от того их унимали». Излагая события 15—17 мая, грамота допускает явные преувеличения: «воры» — де в кремлевских соборах «всякую святыню обругали, чего и басурмане творить страшатся;… и нашу великих государей казну разграбили без остатку».
Грамота признает, что правительство было вынуждено выплатить стрельцам задержанное жалованье, выдать им жалованные грамоты и разрешить строить памятник на Красной площади. Далее, «воры и изменники» «по согласию» с Хованским «ратовали на святую соборную церковь, соединяясь с проклятыми раскольниками». Объясняя причины, заставившие двор бежать из Москвы, грамота приоткрывает часть истины.
Она говорит, что стрельцы и солдаты «ходят ныне по своим волям и чинят казачьи круги, чего в Московском государстве никогда не Повелося… и живут во всяком бесстрашном самовольстве». Восставшие объявляются «посторонними неприятелями», от которых «ныне наше государство разоряетца»! Все воинские люди призывались в строй, чтобы «тех воров и изменников устрашить, и до большого дурна и до расширения воровства не допустить, и наше государское здоровье уберечь».
Правительство тем временем размышляло, как выманить Хованских из Москвы, чтобы «от того Стрелецкого приказа (который князь Иван возглавлял. — А. Б.) отставя, от детей его отлучити». «Дети» — стрельцы не советовали князю ехать, но тут Софье помогло счастливое стечение обстоятельств. Князь Иван писал государям, что с Украины к Москве едет гетманский сын, и спрашивал, как его принять. В ответ Хованскому была послана грамота с похвалой за службу и приглашением приехать в село Воздвиженское, чтобы получить от самих царей указ по делу украинского посольства.
Князь был обманут. Он поехал ко двору с сыном Андреем, по дороге был схвачен и немедленно услышал смертный приговор. Известие о казни Хованских заставило Москву взяться за оружие. «Истинно невозможно было тогда без слез кому быть, ум имеющему, — пишет современник, — видя многих служивых недоумение, как будто осиротевших, и дерзость бесчеловечную внезапно на трепет и ужас переменивших; ибо люди единой державы, единой православной веры, едины единых боятся: служивые —. боярских холопов, бояре и холопы — служивых, посадских же и иных чинов всякие люди отовсюду и всех боятся; и постоянно всякий себе беды и смерти ожидает!»
Поскольку в середине сентября «на Москве никого в правлении бояр не осталось», служивые оказались вне той структуры власти, в которой они так стремились занять достойное место. Они могли «досаждать» лишь патриарху Иоакиму, в Крестовую палату к которому приходили «многими сотнями человек». Из разговоров было ясно, что они единодушно и в целом правильно оценили новую политическую ситуацию. Речь шла о том, что царский двор открыл военные действия против восставшей столицы. Ответные оборонительные меры были приняты стрельцами и солдатами немедленно: в ночь на 18 сентября Москва ощетинилась пушками, превратилась в огромный военный лагерь.
В идейном плане восставшие справедливо опасались предстать перед Россией бунтующими против государственной власти. Оставаясь в целом в рамках идеологии абсолютизма, стрельцы и солдаты оказались вынужденными сделать новый шаг в развитии своих социально–политических взглядов. Ранее они стремились несколько усовершенствовать сословную структуру, заняв в ней более высокое место. Теперь, пытаясь уклониться от конфликта с самой самодержавной властью, они убедились в необходимости вычеркнуть из упомянутой структуры целый элемент — боярство: верхушку Государева двора, который после военно–окружной реформы царя Федора одни остался вне служилого «регулярства». «Мы, — говорили служивые, — видя боярскую к себе нужду, что они без государского указу (выделено мной. — А. Б.) хотят нас, прийдя к Москве, войском порубить, и того ради и мы идем ныне, собравшись, за государями в поход и с боярами управимся сами!»
В объявлении бояр единственными виновниками конфликта восставшие были единодушны уже в ночь на 18 сентября. Разногласия среди них касались лишь вопроса о патриархе. Одни предлагали Иоакиму: «пиши на Украину (где стояло много стрелецких и солдатских полков. — А. Б.) грамоты, чтобы к нам служивые люди шли против бояр на помощь». Другие говорили: .«Возьмем патриарха и убьем, ибо и он с боярами на нас заодно стоит!»
Но в сентябре 1682 г. дело восставших было уже проиграно. Как бы то ни было, государи находились вне Москвы. Восставшие понимали, что поход против засевших в Троице–Сергиевом монастыре бояр будет немедленно представлен противником как война с самими самодержцами, «скоп и заговор», покушение «на государево здравие» — самые страшные государственные преступления по Соборному уложению 1649 г. В расстроенных чувствах являлись большие группы восставших в Кремль, приходили в Чудов монастырь и на Патриарший двор, толпились в Крестовой палате. Некоторые еще грозили патриарху смертью, но многие уже спрашивали: «Как нам быть?» Иоаким увещевал восставших, что «великие государи вам зла не хотят»; на просьбы отписать царям, чтобы те вернулись в столицу, успокоительно говорил, будто государи совершают обычный летний поход к святыням Троицы.
Немалое смущение вызвала у восставших и переданная через патриарха грамота с приговором Хованским. В ней не было ни одного упрека в адрес стрельцов и солдат, «вины» князя были намеренно нейтрализованы, так чтобы служилые по прибору не почувствовали угрозы своим завоеваниям. Узнав о князе Иване, «за что казнен бысть», восставшие «вновь в размышление впали. Один говорит: Пойдем за боярами и их побьем; иной же глаголет: Еще подождем. И так от устремления войною в поход, время от времени, час от часа мятущеся, отказались». В этом была немалая заслуга патриарха.
Пикантность ситуации состояла в том, что, получив ложное известие о походе стрельцов, правительство, согласно донесению датского посла фон Горна, пришло в такой ужас, что готово было полностью капитулировать перед восставшими. Медведев тоже описывает страх «в их государском дворе», мотивируя им решение укрепиться в Троице–Сергиевом монастыре, назначение дворовых воевод во главе с Голицыным и организацию обороны крепости. Аналогично описывает он и страх, заставлявший восставших укрепляться в Москве, где не осталось иных людей, кроме патриарха с духовенством, служивых по прибору и посадских.
Мероприятия царевны Софьи с 20–х чисел сентября по 6 ноября являются образцом дипломатического искусства, основанного на строго взвешенной оценке соотношения социально–политических сил и настроений. Несмотря на огромное число собранных под Троицей воинов, в правительственном лагере царили уныние и растерянность. Похвальба бояр и дворян, готовых якобы выступить на «истребление» восставших, не могла скрыть того факта, что они собирались зимовать под Троицей.
Правительство не могло содержать свое многочисленное ополчение и вынуждено было распускать войска на границах, а затем и часть главной армии. Воеводы понимали безумие затеи штурмовать отлично укрепленный город, обороняемый лучшими полками государства при поддержке огромного посада. Нетрудно было представить себе и политические потери правительства при долгой блокаде Москвы: ряд полков на Украине и западной границе уже присоединился к восставшим; поднимались казаки на Дону и народы Поволжья; разведка сообщала о реваншистских планах Речи Посполитой…
Однако Софья шаг за шагом — путем переписки с восставшими через патриарха, с помощью хитроумных переговоров, тщательно продуманных речей, грозных указов и щедрых денежных пожалований — закладывала основу социального мира в столице. Шесть дней — с 21 по 27 сентября — понадобилось для того, чтобы заманить депутацию восставших на переговоры в Троицу; их результатом было уверение со стороны служивых людей, что у них «на царское величество, и на бояр, и на думных, и на ближних людей никакого злоумышления нет и впредь не будет». В переговорах прошло еще несколько дней — и восставшие признали свою вину в том, что взяли тяжелое оружие из арсеналов «без вашего, великих государей, указу»: по известию о казни Хованских боярами и их намерении «рубить» надворную пехоту. Служивые каждый раз отбывали в Москву, «видев и слышав государскую к себе милость».
Эти труды, при незначительности на первый взгляд их результатов, неуклонно вели Софью к цели. 3 октября она еще раз лично говорила с представителями восставших: присутствующие, включая царевну, восплакали от умиления. Восставшие получили обещание полного прощения «вины их тяжкой». Это был важный шаг по возвращении депутации в Москву служивые всех полков «со женами своими и детьми возрадовались радостью великой… тяжкое непрестанное смущение и боязнь отступили от них». Царевна заставила восставших увериться в благополучном исходе событий.
8 октября всем служивым была объявлена государева грамота: цари «велели им вины отдати», причем
