Между тем политическая обстановка накалялась. Россияне столь усердно разоряли свою страну и убивали друг друга, что польский король Сигизмунд III не счел более возможным оставаться в стороне. В России, писал он Московскому патриарху и духовенству, а также, в особой грамоте, всему благородному сословию, «от давнего часу многая смута, замешанье и разлитие крови христианской деется. Мы, сжалившись, пришли сюда сами лично не для того, чтобы еще больше смута и христианское кровопролитие в государстве расширились, но чтобы с помощью всесильного Бога… то великое государство успокоить, смуту и упадок от него отдалить, разлитие крови христианской унять, а людям христианским покой и тишину учинить» [161].
«Жалость» польского короля питалась надеждой принять Россию «под нашу королевскую руку» или, по меньшей мере, урвать от страны приличный кусок. Посему «миротворческая» миссия началась в конце 1609 г. с осады Смоленска, жители которого упорно не желали обрести мир в чужеземном подданстве. Встретив сопротивление, Сигизмунд не уныл, уповая найти на просторах России довольно желающих продать свою страну. 12 ноября королевское посольство выехало из стана под Смоленском, формально на переговоры с московским правительством, а реально — со всеми, кто мог способствовать планам Сигизмунда.
Базой для действий посольства был избран тушинский лагерь, где было довольно поляков и литовцев, чтобы обеспечить минимальную безопасность представителей короля. Последовавшие события дают ясное представление о положении Филарета Никитича как «нареченного» патриарха: с одной стороны, он не был пленником и входил в число главных политических фигур; с другой стороны, подобно Лжедмитрию II и первейшим тушинским вождям, он был лишен возможности реализовать собственные планы и мог только определенным образом вести себя в порожденной безумной игрой различных сил обстановке.
На начавшихся переговорах Лжедмитрий вообще оказался вне игры, попытался с несколькими сотнями сторонников бежать, но был возвращен поляками и пребывал с этих пор под строгим надзором. Сигизмунд обратился прежде всего к патриарху и затем к боярам; поскольку на соглашение с Гермогеном рассчитывать не приходилось, главным действующим лицом с русской стороны участниками переговоров признан был Филарет.
В результате появился поразительный документ, о существовании которого историки предпочитают обыкновенно не вспоминать: «Ответ святейшего Филарета, патрыарха Московского и всея Руси, и Московского господарства бояр, и думных людей, и дворян, и приказных, и всяких служылых и неслужылых розных станов людей» послам короля Сигизмунда (с. 52—54). Авторы «Ответа» признавали благом намерения короля и изъявляли согласие видеть его царем всея Руси: «на преславном Московском господаръстве и на всех великих господаръствах Росийского царствия его королевское величество и его потомство милостивым господарем видети хотим!»
«Ответ» принимался отнюдь не келейно. На шумное «коло» (круг, по казацкому обычаю) пришли Филарет с духовенством, донской атаман — боярин Лжедмитрия — Иван Мартынович Заруцкий со своим буйным воинством, родич Никитича по жене боярин и воевода Михаил Глебович Салтыков со знатью, дворянством и приказными людьми, касимовский хан со своими служилыми татарами и другие представители российской части тушинского лагеря.
Понятно, что провести свое мнение какому–то одному лицу или группировке было затруднительно — властвовала толпа, но в «Ответе» отразились интересные оговорки. Филарет с духовенством сумели ограничиться заявлением чрезвычайно неопределенным: «слыша его королевского величества о светой нашой православной вере раденье, и о крестияньском высвобоженье подвиг, и крови крестиянское унятье, Бога молим и челом бьем». О чем?! «Нареченный» патриарх умолчал.
Зато после заверения служилых людей в желании быть верноподданными династии Ваза кому–то удалось ввести оговорку, превращающую «Ответ» в пустую бумажку: «Только того вскоре нам, духовного и свецкого стану людем, которые здесь в таборех, без совету его милости пана гетмана и всего рыцерства посполитого и без совету Московъского господарства, и из городов всего освешченъного собору, и бояр, и думных, и всяких розных станов людей — постановити и утвердити немочно!»
Другими словами, Сигизмунда отослали к всероссийскому Земскому собору, без созыва коего почти все деятели того времени пытались обойтись и который, будучи все же собранным, избрал на престол юного Михаила Федоровича Романова. Требовался также совет «гетмана» — командующего польско–литовским войском в Тушино князя Романа Кирилловича Рожинского, но он сам попал в сложнейшее положение.
Отправленные Рожинским, Зборовским и другими военачальниками послы тщетно требовали от короля не «вступаться» в борьбу за московский престол и не лишать таким образом награды волонтеров, уже много сделавших для своего ставленника «царя Димитрия». Послов Сигизмунда гетман пробовал не допустить в лагерь, но весть, что король готов платить наличными, взволновала рядовых авантюристов. К тому же и Сапега выступил за то, чтобы сговориться с королем.
Рожинский, казалось, утратил влияние на события, но русские и польские противники покорения Сигизмунду во главе с патриархом Филаретом сумели в этом всеобщем «замешении» объединиться и 29 декабря 1609 г. приняли еще один беспримерный документ: «Присягу» самим себе (С. 54—55). Лжедмитрий II бежал из Тушино в навозных санях; оставшись без знамени, служилые люди всех чинов, «поговоря» с Филаретом и Рожинским, постановили считать беглеца самозванцем и более никаким «царям Димитриям» не служить.
Одновременно положили держаться друг за друга «и против Шуйского з братьею и его советников, и против всякого неприятеля стояти, и битисе до смерти, и друг друг не подати». Договорились вообще никого из московских бояр «на Московъское господаръство господарем никого не хотети». Этот пункт вряд ли пришелся по нраву Филарету, но заявить о желании видеть на престоле своего сына в той опаснейшей обстановке было бы безумием.
«Присяга», видимо, была временным компромиссом со сторонниками польской кандидатуры на престол. Лишь позже, в январе 1610 г., в Тушино появилась идея, надолго укоренившаяся в умах россиян: призвать на царство сына Сигизмунда III, юного королевича Владислава. 31 января посольство осиротевших тушинцев во главе с М. Г. Салтыковым явилось в лагерь под Смоленском с детально разработанными условиями призвания Владислава (С. 58—69).
Участники русского посольства говорили от лица «Филарета патриарха», затем бояр и прочих чинов, «от патриарха и от всей земли». Историки, как правило, видят руку Филарета во многочисленных условиях охранения православия, но вера имела огромное значение не только для него: даже прожженный политический делец Салтыков, по словам очевидцев, плакал, убеждая короля в необходимости хранить в России «греческую веру». С другой стороны, чисто политические статьи отнюдь не выходили из сферы интересов Филарета Никитича.
Послы тушинские указали полякам, что Смута не есть дело только русское: в ней участвуют «короны Польской и Великого княжества Литовского многие люди. По этой общей вине многая невинная кровь христианская бесчисленно и подобно рекам пролилася». Смысл призвания Владислава был сформулирован четко. Речь шла не об объединении стран под одной короной и тем более не о восточных завоеваниях Речи Посполитой. Добиваясь мира и любви с соседями, говорили послы, мы хотим «коруне Польской и Великому княжеству Литовскому, также царству и великому господарству Московскому расширения и прибавления».
Исходя из этого замысла, Салтыков со товарищи настаивали на соблюдении составленных в Тушино при непосредственном участии Филарета условиях, первым из которых было венчание Владислава на царство в греческой вере патриархом «по древнему чину» в Москве. Помимо общих деклараций о защите православной веры и Церкви, ее иерархии, святынь и имуществ (пункты 2—4) послы требовали от короля заранее условиться, что католические и лютеранские «учители» на Русь не явятся, православным по– прежнему будет запрещено менять веру, римский костел будет построен по крайней нужде в Москве один, да и тот за городом, «а жидом в Московское господаръство с торгом и ни с какими делы приежъдчать не велеть».
В пунктах 5—7 гарантировалось сохранение и прибавление прав и имуществ служилых людей, в пунктах 8 и 11 — русского суда (с запрещением казнить и ссылать «без совету бояр и думных людей», а также преследовать родственников опальных), в пункте 14 — налогов. Следовало договориться о совместной обороне государств, в особенности от татар (п. 9—10), взаимном размене пленных (п. 12), свободной торговле (п. 15), запрете «выхода» крестьян от хозяев и борьбе со стремлением холопов к
