Россия на «семейном подряде»
Описывая патриаршество Филарета Никитича, историки пребывают в большом затруднении. Документальных и повествовательных материалов — масса. Живописных сцен и драматических конфликтов предостаточно. Но как отделить деятельность патриарха от правления его сына, царя Михаила Федоровича? Ограничить Филарета одними церковными делами совершенно невозможно, рассказ о его государственной деятельности превращается в монографию о политической истории России 1619–1632 г.
Ситуация и впрямь сложилась своеобразная. «Великий государь святейший патриарх» по прибытии в Москву из польского плена незамедлительно начал править не токмо именем «великого государя царя», но и своим собственным. Характерно местническое дело между боярами, в коем Михаил Федорович заметить изволил, что «он, государь, и отец его государев, великий государь святейший патриарх — их царское величество нераздельно, тут мест нет»! [171]
Как и царь, патриарх имел своих стольников (составлявших его светский двор), свои приказы (центральные ведомства), принимал и отпускал иноземных послов (если не делал это вместе с сыном, сидя по его правую руку), полновластно правил патриаршими землями (как государь — дворцовыми владениями). Сверх того, многие царские дела решались Филаретом по–своему и разделить волю отца с сыном весьма трудно.
Из обширной переписки Михаила и Филарета (только отец написал 178 писем!) известно, что патриарх мог по своему усмотрению отменять прямые указы царя [172]. По сохранившимся документам, патриарх дал 40 пиров, на которых присутствовал государь, чего раньше никогда не бывало, и удостоил своим посещением добрую сотню царских обедов [173]. Встречать Филарета из частных поездок на богомолье бояре выезжали из Москвы за много верст, причем он сам писал сыну, какова должна быть встреча. И, главное, при всем уважении к сану Михаила Федоровича Филарет ощущал себя главой правящей семьи. Переписка выявляет это с полной несомненностью.
На этом рассказ о деяниях государственных можно было бы завершить, отослав читателя к какому–либо солидному историко–политическому труду (например, 9–му тому «Истории России» С. М. Соловьева). Но одно существенное уточнение требуется: правящих персон было не двое, а трое! Третьей по счету, но не по значению, была жена Филарета и мать Михаила «великая старица» Марфа Ивановна.
Поправка тем более необходима, что в российской историографии сложилось весьма ошибочное представление о роли женщин в общественной жизни допетровского времени. Сказки об их «теремном заточении» и чуть не восточном деспотизме мужчин столь же распространены, сколь и неверны.
Пример Марфы Ивановны, юридически разведенной с супругом обоюдным иночеством и лишенной прав «матерой вдовы» совершеннолетием сына–государя, достаточно красноречив. Ее мужчины могли править страной по своему усмотрению до тех пор, пока «великая старица» не изъявляла собственной воли.
Так, она поддержала милых своему сердцу сородичей Салтыковых, воспротивившихся в 1616 г. женитьбе Михаила на красавице Марье Хлоповой. Попытки «обнести» невесту перед влюбленным государем оказались тщетны. Даже Земский собор не мог повлиять на Михаила Федоровича. Только под давлением матери царю пришлось отказать невесте и отослать Марью в Нижний Новгород.
Возвращение из плена Филарета и воссоединение семьи породили у мужчин Романовых иллюзии. Но трогательные письма «свету очей моих, государю и супругу» не означали смягчения нрава Марфы Ивановны. Старица радовалась, что болеет одновременно с Филаретом (у того обострилась подагра). Патриарх благодарил Господа в письме к сыну за то, что Бог «нас обоих посетил болезнию; а вам бы, великому государю, об наших старческих болезнях не кручинитися; то наше старческое веселие, что болезни с радостию терпети». Однако, когда тронутый скорбью сына отец пожелал возвратить ему невесту…
Восемь лет Михаил наотрез отказывался жениться на любой другой девушке, кроме Марьи. Под вопрос стало само продолжение династии Романовых. Рассудительный Филарет послал в Нижний целую комиссию, убедившуюся, что Марья Хлопова вполне здорова, что ее оклеветали Салтыковы. За помеху «государевой радости» тем мало было отсечь головы — но родичей «великой старицы» царь и патриарх осмелились подвергнуть лишь ссылке в имения. Да и то через пару лет отправили на воеводства, одного в Самару, другого — в Чебоксары.
Справедливость была восстановлена, клеветники наказаны. Счастливый Михаил ждал встречи с невестой. «Нет! — сказала мать его. — Не быть ей в царстве перед сыном, если Хлопова будет у царя царицею». Говорят, Филарет сильно укорял сына за покорность матери. Может и так, но сам–то патриарх разве мало имел власти? Голоса своего, однако, не возвысил. Хлоповым было объявлено об официальном отказе Михаила от невесты.
Все это не было бы столь знаменательно, когда бы властность Филарета не вошла в пословицу. Он не терпел ничьего влияния на сына, удалял от двора и ссылал даже таких виднейших государственных деятелей, как бояре А. В. Лобанов–Ростовский, В. Т. Долгоруков, Д. Т. Трубецкой, приближая людей, лично преданных своей особе.
Патриаршество Филарета видный историк П. П. Смирнов метко окрестил временем «патриархального абсолютизма». Не то чтобы патриарх принципиально отказывался от сложившихся к его возвращению форм правления, в частности Земских соборов, собиравшихся с воцарения Михаила чуть не по нескольку раз на год. Они его даже заинтересовали.
Разумеется, не в качестве властного органа. Но все же сразу по завершении торжеств своего поставления новый патриарх, «поразсмотрясь о всем в нашем государьстве… не отсрочивая», собрал земских представителей для разговора «о земском устроении». «Говорили… — сообщает официальная грамота, — о многих статьях, чтоб в нашем государьстве многия статьи поправити к покою и к строенью нашим людем…»
В отличие от предшествующих Земских соборов, собор 1619 г. ставил вопрос не о сиюминутных мерах выхода из очередного кризиса, а об «устроении земли» надолго и всерьез. Было решено заново переписать земли для более справедливой (и всеохватной) раскладки налогов.
С этой же целью намечался вселенский «сыск» налогоплательщиков, скрывшихся от фиска в других городах, для водворения оных на прежние места жительства — с предоставлением льгот в податях, «смотря по разоренью». Изымались также люди, «заложившиеся» церковным и светским землевладельцам.
Властная рука Филарета чувствуется в последнем решении собора: о сыске «про сильных людей во всяких обидах». Речь шла о неизбывном российском бедствии — неукротимом самовластии чиновников, в особенности придворного ранга (сейчас сказали бы — номенклатуры).
То, что они были, по замечанию современника–голландца, «чрезвычайно корыстолюбивы», сказано еще мягко. То, что население жаловалось «на бояр и всяких чинов людей в насильстве и в обидах», — проза отечественной жизни. То, что с явлением Филарета были повсеместно «переменены штаты и сменены служащие», — добрая старая традиция.
А вот образование специального приказа, «что на сильников челом бьют» — признак серьезного отношения патриарха к идеям абсолютной монархии. Тезис о равном и правом суде для всех подданных — один из краеугольных камней абсолютизма как у нас, так и в других странах.
В «Новом летописце» — популярнейшем в XVII в. сочинении, написанном под влиянием Филарета Никитича, — без всякой иронии говорится, что патриарх «не токмо слово Божие исправляше, но и земская вся правляше, от насилья многи отня; ни от ково ж в Московском государстве сильников не бысть, опричь их, государей!» [174]
Другим державным шагом было утверждение имперской идеологии. Тут Филарет не стеснялся позаимствовать слова из знаменитой молитвы Бориса Годунова, не шутя заставлявшего публику «на трапезах и вечерях» поднимать за него заздравную чашу с предлинным тостом. Текст прилагался. Ослушники наказывались.
Нелепость годуновской затеи не помешала Филарету узреть в молитве полезные элементы. И запомнить. В самом деле: Борис превозносился как богоизбранный государь «всея Вселенныя, Великия России самодержец, единый подсолнечный христианский царь, многих государств государь и обладатель.
