То-то же! Да тебе бы кусок в горло не полез!
Я хорошо понимал, что она имеет в виду. Мне не раз приходилось сидеть в «Трутнях» напротив Пуффи Проссера, и это всегда несколько портило мой великолепный аппетит.
— Ну что, теперь ты осознал ситуацию, тупица несчастный?
— Осознать-то осознал. И сердце кровью обливается. Но я не вижу, что тут можно поделать.
— Спроси меня. Могу подсказать.
— Что же?
— Ты украдёшь эту Венеру.
Я ошеломленно смотрел на тётю Далию, стоя безмолвно на Дариенском пике.[37] Это не моё. Это из Дживса.
— Украду?
— Сегодня же ночью.
— Вы говорите «украдёшь» в смысле «своруешь»?
— Именно. Это и есть тот пустячок, о котором я говорила, простенькая маленькая услуга любимой тётушке… О Господи! — воскликнула она раздражённо. — Ну что ты надулся как индюк! Это ведь по твоей части. Ты же постоянно воруешь каски у полицейских.
— И вовсе не постоянно, — был я вынужден внести поправку. — Только иногда, для развлечения, в ночь после Регаты, например. И вообще, красть картины — это вовсе не то что стянуть полицейскую каску. Это куда сложнее.
— Глупости. Просто, как дважды два — четыре. Вырезаешь холст из рамы хорошим острым ножом, и все дела.
— У меня нет хорошего острого ножа.
— Будет. Ты пойми, Берти, — продолжала она увлечённо — всё складывается просто великолепно. В последнее время в окрестностях орудует шайка похитителей картин. Из одного дома неподалёку они украли полотно Ромни, а из другого — Гейнсборо. Это и навело меня на мысль. Когда его «Венера» исчезнет, старик Фодергилл ничего не заподозрит и не обидится. «Эти грабители — знатоки, — скажет он себе, — берут самое лучшее». И Корнелия со мной согласна.
— Вы что, ей рассказали?
— А как же! Старый верный приём шантажистов. Я поставила условие: если она даст честное слово, что «Будуар» получит её писанину за цену, которая мне по карману, то ты ликвидируешь «Венеру» Эдварда Фодергилла.
— Ах, вот как? И что же она сказала?
— Она меня благодарила срывающимся от волнения голосом, сказала, что это единственный способ уберечь Эверарда от безумия, и я её заверила, что к концу недели ты во всеоружии будешь здесь.
— Ну и ну! Вот спасибо, удружили родному племянничку.
— Так что вперёд, мой мальчик, с Богом! Тебе надо только открыть окно, чтобы все подумали, будто это дело рук людей со стороны, забрать картину, отнести в свою комнату и сжечь. Я позабочусь, чтобы твой камин хорошенько растопили.
— Ну, спасибо!
— А теперь ступай переодеваться. У тебя осталось не так уж много времени — Эверард нервничает, когда опаздывают к ужину.
Я поднимался в свою комнату с опущенной головой и с ощущением, что рок меня настиг. Дживс уже ждал, вдевая запонки в рукава рубашки, и я, не теряя времени, всё ему выложил. В таких ситуациях я бросаюсь к Дживсу как заблудшая овца к своему пастырю.
— Дживс, вы помните, я сказал в машине, что мою душу отягощают неясные предчувствия?
— Да, сэр.
— Ну так вот — я был совершенно прав. Сейчас я в двух словах расскажу вам, чем меня огорошила тётя Далия.
Я в двух словах всё ему рассказал, и у него примерно на одну восьмую дюйма вздёрнулась левая бровь, что было признаком глубокого волнения.
— Крайне неприятно, сэр.
— В высшей степени. И самое ужасное то, что мне, похоже, придётся подчиниться.
— Боюсь, что так, сэр. Принимая во внимание возможность того, что в случае вашего отказа сотрудничать миссис Траверс применит к вам санкции, касающиеся кухни Анатоля, вам, по-видимому, ничего не остаётся, как поступить в соответствии с её желаниями. Вам нездоровится, сэр? — спросил он, заметив, как меня передёрнуло.
— Нет, я просто содрогаюсь. Это настоящий удар для меня, Дживс. Никогда бы не подумал, что подобная идея может прийти ей в голову. Я бы понял, если бы это был профессор Мориарти или, на худой конец, доктор Фу Ман-Чу,[38] но никак не почтенная супруга и мать семейства, всеми уважаемая в Маркет Снодсбери, что в Вустершире.
— Бойтесь женского рода, сэр, он опаснее, чем мужской.[39] Могу я осведомиться, составили ли вы план действий?
— Она уже его обрисовала. Я открываю окно, как будто это был кто-то со стороны…
— Простите, что перебиваю, сэр, но здесь, я полагаю, миссис Траверс ошибается. Разбитое окно обеспечило бы большее правдоподобие.
— Да ведь звон поднимет на ноги весь дом!
— Нет, сэр, это можно сделать совершенно бесшумно. Надо намазать патокой лист обёрточной бумаги, приложить бумагу к оконному стеклу и нанести сильный удар кулаком. Это признанный метод, которым сейчас широко пользуются в грабительских сферах.
— Но где взять обёрточную бумагу? И патоку?
— Я могу достать их, сэр, и буду счастлив, если вы пожелаете, проделать эту операцию за вас.
— Правда? Очень благородно с вашей стороны, Дживс!
— Что вы, сэр! Моя цель — услужить вам. Прошу прощения, мне кажется, кто-то стучит.
Он подошёл к двери, открыл её, проговорил: «Конечно, мэм, я немедленно передам это мистеру Вустеру» — и вернулся ко мне, держа в руке нечто вроде сабли-подростка.
— Ваш нож, сэр.
— Спасибо, Дживс, чёрт бы его побрал! — сказал я, глядя на этот предмет с содроганием, и мрачно принялся надевать вязаное бельё.
Поразмыслив, мы наметили старт операции на час пополуночи, когда обитатели дома, по идее, должны спать сладким сном. В час, точка в точку, Дживс проскользнул в комнату.
— Всё в полной готовности, сэр.
— Патока?
— Есть, сэр.
— Обёрточная?..
— Так точно, сэр.
— Тогда, если вы не против, пойдите и разбейте окно.
— Уже разбил, сэр.
— Вот как? В таком случае, вы были правы насчёт бесшумности. Я не слышал ни звука. Ну что ж, теперь, пожалуй, вперёд, в столовую! Не к чему попусту медлить, или, как говорится, тянуть кота за хвост.
— Совершенно верно, сэр. О, будь конец всему концом, всё кончить могли б мы разом,[40] — подтвердил Дживс, и я, помнится, ещё подумал, как складно он умеет выразить мысль.
Бесполезно было бы утверждать, будто, спускаясь по лестнице, я был беспечен, как всегда. Нет. Я не чуял под собою ног, и любой резкий звук, раздайся он поблизости, заставил бы меня вздрогнуть. И о тёте Далии, которая втянула меня в эту жуткую ночную историю, я думал без должного родственного тепла. Я бы
