рванувшись ко мне, и замахнулся свободным кулачищем. В роли Сэма я не пользовался популярностью. Никогда еще я не слышал, чтобы столь скупые слова выражали столько эмоций. Бак, к моему облегчению, отверг эту просьбу, и я решил, что это очень порядочно.
— Охолони! — коротко бросил он.
Тот охолонул, то есть опустил кулачище. Но револьвер был по-прежнему нацелен на меня. Мистер МакГиннис взял ситуацию в свои руки.
— Ну так чего, Сэм, — сказал он, — колись. Где тут у вас Золотце?
— Я не Сэм, — твердо возразил я. — Можно мне опустить руки?
— Ага, если желаешь, чтоб тебе макушку отстрелили. Такого желания у меня не возникло, и рук опускать я не стал.
— Ну так, Сэм, — повторил МакГиннис, — нету у нас времени лясы точить. Выкладывай, где этот Золотце?
Отвечать как-то требовалось. Бесполезно было настаивать, что я не Сэм.
— В это время по вечерам он обычно занимается с мистером Глоссопом.
— Какой-такой Глоссоп? Недотепа с булкой вместо физии?
— Именно. Вы прекрасно его описали.
— Там Золотца нету. Я проверил. А ну, кончай дурить, Сэм! Где он?
— Я не могу сообщить вам, где именно он в данный момент, — правдиво ответил я.
— А, черт. Дай-ка, я ему долбану! — взмолился грабитель с револьвером, крайне неприятная личность. Я бы никогда с таким не подружился,
— Охолони! — опять бросил МакГиннис. Тот охолонул с сожалением.
— Ты его, Сэм, куда-то припрятал, — предположил МакГиннис. — Но тебе меня не обмишурить. Я местечко это частым гребешком прочешу, а сыщу мальчишку.
— Пожалуйста. Не смею задерживать.
— А ты со мной потопаешь.
— Как желаете. Рад служить.
— Да кончай ты рассусоливать, болван! — рявкнул Бак, внезапно впадая в ярость. — Говори, как нормальный парень. Стоит тут, морочит мне башку!
— Слушай-ка, давай я двину ему разок, — жалобно взмолился обладатель револьвера. — Какие возраженья-то?
Вопрос этот показался мне самого дурного вкуса. Бак не обратил на него внимания.
— Отдай-ка пушку, — приказал он, отбирая у другого браунинг. — Ну, а теперь, Сэм, будешь умником, и пойдешь, или нет?
— Охотно сделаю всё, что пожелаете, но…
— Ну так и двигай давай, — с отвращением приказал Бак. — Топай, да поживее, сейчас обойдем местечко. Думал, у тебя, Сэм, побольше ума. Чего играть в эти дурацкие игры? Сам знаешь, что проиграл. Ты…
Стреляющая боль в плечах вынудила меня перебить его.
— Минутку. Я опущу руки. У меня судороги.
— Дыру в тебе прострелю, если опустишь.
— Это уж как вам угодно. Но я не вооружен.
— Левша, — бросил он второму, — пошарь, нету ли при нём пушки.
Шагнув вперед, Левша принялся умело охлопывать мои бока, угрюмо бурча всё время. На таком близком расстоянии соблазн стал почти неодолимым.
— Нету, — сумрачно объявил он.
— Тогда можешь опустить, — разрешил МакГиннис.
— Спасибо.
— А ты оставайся тут, приглядывай за ребятней. Двинулись, Сэм.
Мы вышли из комнаты, я — впереди, Бак — чуть ли не вплотную следом. Изредка он предостерегающе тыкал мне в спину верной пушкой.
Когда мы вышли в коридор, я сразу увидел человека, лежащего у парадной двери. Свет лампы падал ему на лицо, и я узнал Уайта. Руки и ноги были связаны. Пока я смотрел на него, он пошевелился, точно бы стараясь разорвать узы, и я почувствовал облегчение. Тот шум, который донесся до меня в классе, в свете последующих событий представлялся весьма зловещим, и я с облегчением увидел, что он еще жив. Я догадался, и совершенно правильно, как выяснилось впоследствии, что злодеи использовали мешок с песком. Его оглушили в тот самый момент, как он открыл дверь.
Рядом с комнатой Глоссопа стоял, привалившись к стене, еще один субъект в полумаске, приземистый и плотный. Видимо, шайку МакГинниса подбирали по единому образцу, все казались близнецами. У этого единственной отличительной чертой были рыжие усы. Он курил трубку, словно воин на привале.
— Привет! — крикнул он, когда мы появились, и ткнул большим пальцем в дверь класса. — Я их запер. Чего это ты делаешь, Бак? — Он ленивым кивком указал на меня.
— Местечко обходим, — объяснил МакГиннис. — Парня там тоже нету. Давай, шевелись, Сэм!
Апатия слетела с его коллеги, как по волшебству.
— Сэм! Так это Сэм! Дай-ка я вышибу ему мозги! Больше всего в этом эпизоде меня поразила схожесть вкусов у членов шайки МакГинниса. Люди, имеющие, без сомнения, самые разные точки зрения на другие предметы, в этом пункте сходились единодушно. Все как один рвались разнести мне голову. У Бака, однако, были насчет меня другие замыслы. Пока что я был необходим ему как гид, а моя ценность сильно упала бы, если б из меня вышибли мозги. Дружелюбия ко мне он чувствовал не больше, чем сподвижники, но не позволял чувствам примешиваться к делу. Всё внимание Бак сосредоточил на предстоящем походе наверх, с истовостью молодого джентльмена из поэмы Лонгфелло, который нес знамя со странной надписью Excelsior.[8]
Коротко попросив своего союзника охолонуть, что тот и исполнил, он подтолкнул меня дулом револьвера. Рыжеусый вновь привалился к стенке, удрученно посасывая сигару с видом человека, познавшего разочарование. Мы же поднялись по лестнице и приступили к обходу комнат на втором этаже.
Были там кабинет мистера Эбни и две спальни. Кабинет был пуст, а единственными обитателями спален оказались трое мальчиков, лежавших с простудой по причине того, первого визита МакГинниса. Они пискнули от удивления при виде учителя, явившегося в такой сомнительной компании.
Бак разочарованно оглядел их. Я ждал, чувствуя себя коммивояжером, водящим покупателя по залу с образцами товаров.
— Дальше, — буркнул Бак.
— А кто-нибудь из этих не сгодится?
— Заткнись ты, Сэм.
— Зови меня Сэмми, — проникновенно попросил я. — Мы теперь старые друзья.
— Не хами, — сурово отозвался он, и мы двинулись дальше.
Верхний этаж оказался еще пустыннее второго. В спальнях никого не было. Единственная комната, кроме спален, принадлежала мистеру Эбни, и когда мы подошли к ней, чихание внутри поведало о страданиях обитателя.
Чихание потрясло Бака до глубины души. Он сделал стойку у дверей, точно гончая.
— А тут кто? — спросил он.
— Только мистер Эбни. Его лучше не беспокоить. У нег сильнейшая простуда.
Бак неправильно истолковал мою заботливость о нанимателе. Он разволновался.
— Открой сейчас же эту дверь!
— Он испугается.
— Давай! Отворяй!
Тот, кто тычет браунингом пониже спины, не встретит неповиновения. Я открыл дверь — постучавшись сначала в виде слабой уступки условностям, — и наша процессия вошла.
