Он порывисто протянул Простаку руку.
— Ну, дорогуша, вот и наступил наш вечер. Желаю удачи. Простак тепло пожал ему руку
— И вам того же!
— И вот еще что, — добродушно проговорил Леман, — работать с вами, Фиппс, одно удовольствие. Вряд ли вы сами понимаете, что значит для нас ваше сотрудничество. Мы ужасно вам благодарны. Спасибо!
— Это
Леман был явно тронут.
— В этом весь секрет успеха в театре. Сотрудничество. В первый показ частенько что-то идет наперекосяк, и тут же все начинают рычать друг на друга, но мы — как одна счастливая семья.
— Да, как одна семья. Правильно.
— Такой мы и останемся.
— Абсолютно.
— Счастливой семьей.
— Да, счастливой семьей. Новая пауза.
— Ну что ж, удачи, — снова пожелал мистер Леман.
— Удачи, — вторил ему Простак.
Опять воцарилась тишина. Двое сильных мужчин стояли, раздираемые чувствами, слишком глубокими, чтобы их можно было выразить словом. Молчание прервал приход Динти, следом за которой явился Джек МакКлюр.
— А-а! — воскликнул мистер Леман, отбрасывая сантименты и снова становясь человеком дела. — Вы мне нужны, моя милая.
— Я тут, фельдмаршал!
— Я хочу, чтобы вы на спектакле сидели рядом со мной, понятно? Будете записывать мои замечания. Джек, я только что говорил мистеру Фиппсу, как он нам помог.
— А то!
— И какое удовольствие работать с ним.
— Золотые слова. Удачи, Фиппс.
— Удачи.
— Тут было кое-что, Джек… что же это? — сказал мистер Леман. — Ах да, есть один аспект…
И он увел своего партнера, досказывая на ходу. Динти пошла было следом, но ее остановил страстный вскрик.
— Постойте!
— Что, мой птенчик?
— Погодите! — взмолился Простак. — У меня для вас кое-что есть.
И покраснел при мысли о том, что мог, захлестнутый эмоциями, всколыхнувшимися в его груди от нежной сцены с Лема-ном, даже временно забыть об этом. Он прогулялся к шкафу и вернулся с большой коробкой цветов. Динти пошатнулась.
— Это мне?
— Э-э… То есть «да». Я купил их в честь премьеры. Это цветы.
— Удивительно! Именно так я себе и сказала, как только увидела их. Цветы, сказала я, или глаза меня обманывают. Какой вы милый, Простак!
— Мы, Фиппсы, все милые. Славимся этим по всей Англии.
— Вы станете хорошим мужем для какой-нибудь хорошей девушки.
— Непременно. Это подводит меня к важному вопросу. Сколько раз я просил вас выйти за меня замуж?
— Я уже и со счета сбилась.
— Так вот, я прошу опять. Выйдете?
— О, Простак…
— Что толку твердить «О, Простак»!
— А что еще вы хотите услышать?
— Я ведь вам нравлюсь?
— Конечно. Кому бы вы не понравились?
— Ну, вот.
— Мало без толку твердить «О, Простак», а повторять «Ну, вот» еще глупее.
— Почему?
В Динти пробудился материнский инстинкт.
— Потому что, дитя мое, мы живем в жестоком мире и должны быть практичными. Вопрос не только в том, нравитесь вы мне или нет. Я-то лично считаю, что вы милы, как красный вагончик, но семейная жизнь требует денег.
— У меня есть десять тысяч долларов.
— Долго на них в наши дни не протянешь, если у вас нет работы.
Простак ее не понимал. Богиня в человеческом облике изъясняется совершенно непонятными словами.
— Что значит, нет работы? Я партнер в «Леман Продакшнс»! Мы получим прибыль! Знаете что, — вдохновился Простак, ибо воодушевляющие слова Лемана в ту, первую их встречу не увяли в его памяти. — Спросите Дика Роджерса и Оскара Хаммерстейна, сколько они получили со своих постановок. Спросите Оскара Серлинга или Макса Гордона…
— Да я и так знаю.
— А я все-таки скажу. Миллионы.
— Да знаю я. Но…
Динти запнулась. Она присутствовала на всех репетициях и стала ярым приверженцем Фанни Леман. В той бурной сцене, когда Фанни, характеризуя крепко сбитую драму, употребила эпитет «тухлая», она не участвовала, но, присутствуй она там, признала бы, что лучший друг Лемана и его самый строгий критик выбрала правильное словцо. Отчаянно цепляясь за надежду на Мэрвина Поттера, увидеть которого горят желанием все женщины Америки, она все равно терзалась сомнениями.
И все же ей не хотелось заморозить мечтания Простака. Возможно, для него наступит горькое пробуждение, но сейчас она была счастлива видеть его счастливым. Положив руки ему на плечи, она поцеловала его, и Простак задрожал, как желе.
— Ты никогда прежде этого не делала, — в благоговейном трепете пролепетал он.
— Не стала бы и сейчас, но я хотела пожелать тебе удачи. Это материнский поцелуй.
— Материнский?
— Именно, — твердо заверила Динти. — Смотри, не вздумай спутать его с поцелуем необузданной страсти. Это придет позднее… может быть. А вот почему я торчу тут, теряю с тобой время и дарю материнские поцелуи, я и сама понять не могу. Мистер Леман, наверное, пену изо рта пускает. «Она все не идет!» — воскликнул он.
— Это Шекспир, да?
— Кто-то вроде. Сама не знаю. Мое образование оборвалось, когда я еще не успела толком набраться знаний. До свидания, мой дорогой. И удачи. Я уверена, все будет прекрасно. Помни, если произойдут какие- то накладки, все можно еще поправить. Для того и устраиваются премьеры.
— Ну да. Я буду делать пометки, если что не так.
— Вот это дельный разговор. Действуй, мой мальчик!
Динти торопливо вышла, а Простак, опустившись в кресло, предался восторженным размышлениям, подбивая итоги своих позиций.
Дело потихоньку продвигается, размышлял он. Она еще не ответила «да», но, с другой стороны, не говорит и «нет». Она призналась, что он не совсем ей противен, и даже зашла так далеко, что сравнила его с красным вагончиком. Насколько хорош вагончик, Простак понятия не имел, но, очевидно, он довольно привлекателен. Более того, она его поцеловала. Правда, по ее словам, поцелуй материнский, но уж этому
