карандаш.
— Дайте мне мистера Сэмсона, Китти, — сказал Джек в телефонную трубку. — Из номера 413. Да, кстати, как вам спектакль?
— Ну-с, приступим. — И мистер Леман открыл пьесу.
— Да? — с болью воскликнул Джек. Было очевидно, что ответ от телефонистки был совсем не радостный. — Ну, я бы не стал заходить так далеко… — слегка поморщившись, заметил он. — Поймите, спектакль еще не обкатан. Над ним нужно поработать. К тому времени, как мы приедем в большой город, он засверкает и заискрится.
— Ага! — воскликнул Простак. Вот это, чувствовал он, старый боевой дух.
Мистер Леман жестом приказал Динти сесть на стул рядом с ним.
— Записывайте все, что будут говорить, ясно? И я не хочу… О, Господи, снова он здесь!
Это вернулся официант, нагруженный бутылками шампанского.
Глаза Фанни, округлившись, провожали его, пока он пересекал комнату.
— О! — задохнулась она в восторге от такой щедрости. — Ваш день рождения?
— А? — переспросил Простак. — Нет, мы хотели отпраздновать успех спектакля.
Брови у Фанни вскинулись.
— Что?
— Успех спектакля.
— Значит, я правильно расслышала. — Она взяла бутылку шампанского. — Их откроют?
— Ну, конечно.
— Скоро?
— А, ясно! Официант, откройте, пожалуйста, бутылочку-другую.
— Простите, что я тороплюсь, — сказала Фанни, — но, понимаете, мне ведь пришлось смотреть все три акта.
Джек наконец установил связь с таинственным Берни.
— Берни? Это Мак.
— Скажи, пусть поторопится, — раздраженно бросил Леман.
— Мы собираемся тут, в 726-м. Ждем тебя, — сказал Джек — О'кей.
И повесил трубку. Официант маячил в дверях.
— Мистер Фричи спрашивает, когда подавать еду.
— Ах да! — воскликнул Простак, вспомнив об обязанностях хозяина. — Хотите, чтобы всю закуску привезли прямо сейчас?
— Мне все равно, — ответил Леман, чьи мысли блуждали далеко от земных дел. — Я прошу одного: пусть Фричи держится подальше отсюда.
— Вы желаете видеть мистера Фричи? — бойко осведомился официант.
— Нет! Не желаю. Брысь!
— Слушаюсь, сэр. А помните, что сказал Макартур японцам, когда те выпихнули его с Филиппин?
— Нет.
— Я еще вернусь!
Два бокала шампанского привели Фанни в веселое расположение духа. Она предложила тост:
— За Глэдис Уиттекер, королеву глухонемых! Леман грохнул кулаком по столу.
— Закройте дверь! — рявкнул он. — И где все? Я плачу режиссеру кучу денег. Где он? Берни Сэмсона я привез из Нью-Йорка. Где он? Мне что, никогда не получить ни от кого помощи? А, — перебил он сам себя, — наконец-то! В комнату вошел Сесил Бенхэм, режиссер.
Сесил Бенхэм, человек зрелых лет, держался спокойно и с очень большим достоинством. Некоторые, но не он сам, считали его старомодным анахронизмом. Расцвет его режиссерской карьеры пришелся на то давнее время, когда кино еще находилось в младенческом возрасте, а телевидение маячило в дымке далекого будущего. Когда Бенхэм безмятежно вошел в комнату, у присутствующих сложилось обманчивое впечатление, будто на плечах у него — накидка с алым подбоем. Ничего подобного не было, но вокруг него витала аура елизаветинской эпохи.
Многие, встречаясь с Сесилом Бенхэмом, испытывали ностальгические чувства, будто при виде благородного старинного монумента. Мистер Леман к этим многим не принадлежал.
— Эй! — гаркнул он, не тратя времени на предварительные любезности. — Что случилось с декорацией?
Бенхэм бросил на него спокойный, полный достоинства взгляд, каким мог бы одарить развязного молодого актера в артистическом клубе.
— Прошу прощения?
— Я спрашиваю, что с декорациями? Они висели криво весь спектакль.
— Да, я тоже про это записал! — вмешался Простак, как всегда рвущийся помочь. — Особенно заметно было во второй сцене. Не знаю, известно ли вам, но в настоящем саду…
Спокойствие Бенхэма нарушила легчайшая рябь досады.
— Мой дорогой мистер Леман, едва ли я мог это предотвратить. Режиссер не в силах успевать всюду. Я весь вечер суфлировал.
— Если вы суфлировали, то где вы были, когда Уиттекер устроила паузу во втором акте? Вы что, не могли подсказать реплику?
— Я четыре раз подсказывал реплику, но на нее это не произвело никакого впечатления. Видимо, она сильно нервничала.
Простак пролил свет на проблему:
— Она, бедняжка, неважно себя чувствовала.
— Что?
— Так она мне сказала.
— А когда вы ее видели?
— В ее гримерке, после первого акта. Я давал ей кое-какие указания.
—
— Указания. Я говорил ей, что в той длинной сцене надо бы поддать жару.
Леман раздулся и стал похож на малого пророка, готовящегося проклясть людей за их грехи.
— Нет, из всех…
Он оборвал фразу, ибо раздался стук в дверь. Простаку повезло, как везет боксеру, которого спасает удар гонга.
— Войдите! — прокричал Леман.
— Может, Берни, — заметил Джек.
Это и вправду пришел Берни, но не один, а с дамой.
Берни Сэмсон, молодой человек с землистым цветом лица и видом строгой умудренности, которая приобретается лишь долгими трудами на Бродвее, был, как говорят в театральных кругах, «правщиком». Несколько лет назад он сделал удачное предложение, когда комедия корчилась в предсмертной муке. Режиссер что-то спутал, но и в ошибочном толковании предложение спасло пьесу.
С тех пор Берни Сэмсон стал признанным правщиком драм. Своего рода стервятник, парящий над театральной сценой, он видел, как ставились и тут же умирали пьесы, и при гибели каждой участвовал в таком вот консилиуме.
Молодую девушку, которую он привел с собой, звали Пэгги Марлоу, и была она довольно известной хористкой с Бродвея. За ней водилась привычка поиграть с месяц в какой-нибудь музыкальной комедии, а потом вдруг сорваться и укатить во Флориду. Была она эффектно одета и на редкость хороша собой.
— Привет, — поздоровался Берни, кинув шляпу на кровать. — Эй, Джо! Как поживаешь, Маки? Со мной тут молодая дама, — он махнул рукой в сторону Пэгги. — Это мисс Марлоу, ребята.
— Здрасьте. — Мисс Марлоу выпустила облачко дыма, поскольку красиво очерченные губки неизменно украшала сигарета в длинном мундштуке, как шляпа «дерби» голову Лемана.
Джек МакКлюр познакомил всех.
— Миссис Леман… Мистер Бенхэм… мистер Фиппс.
