— Боюсь, что нет.
— Тогда я тебе вот что скажу. — Простак позеленел еще гуще. — Я разорен. Я кончен. Я… Какую это песенку я распевал раньше в ванной? А, да. «Я не чек, а пустая бумажка, я безденежная букашка, никогда мне не везет!» Может, самое лучшее — покончить со всем этим? У тебя случайно не найдется унции цианида?
— Не говори так. Мы выберемся. Что-то да подвернется. Я чувствую, просто чувствую — что-то обязательно случится.
— Вот и я тоже чувствую. И как бы мне хотелось, чтобы этого всего не было!
Резко затрезвонил телефон. Простак усталым жестом взял трубку:
— Алло?.. Да, это мистер Фиппс… Что-что? Разумеется, нет… Ах, извините, да, есть… Ладно. Да, мне понятно. Ладно!
Повесив трубку, он уныло сообщил еще одну новость: — Это администрация. Обвиняет меня, и отчасти справедливо, в том, что у меня в номере — особа слабого пола. Тебе, очевидно, не положено тут находиться. Это против правил.
— Да к черту их правила!
— От всей души согласен с тобой, но все-таки, думаю, придется нам подыграть этим… собакиным детям. Мы же не хотим, чтобы сюда вторглись мужчины с суровыми лицами и вывели тебя в оковах. Лучше уж тебе улетучиться.
— Но мы должны обговорить ситуацию.
— Верно. Да, много лежачих камней придется перевернуть…
— Как ты думаешь раздобыть деньги?
— Хороший вопрос. Я и сам над ним ломаю голову.
— По-твоему, есть у кого-нибудь в Сиракузах десять тысяч долларов?
— Сомневаюсь, что вообще где-то у кого-то есть десять тысяч долларов.
— Ты мне как-то говорил, что у тебя богатый дядя в Англии. Может, телеграфировать ему?
— И попросить у него нужную сумму?
— Ну да.
— Ха!
— Что?
— Я просто сказал — «Ха». Ты читала «Алису в Зазеркалье»?
— Да, очень давно.
— Помнишь, там есть Джаббервоки? Он рвет и кусает.
— Конечно.
— Вылитый дядя Теодор. Челюсти у него кусают, клешни рвут. Одна попытка разлучить его с десятью тысячами, и он ураганом понесется через лес, круша все, да еще пуская пузыри. И могу добавить, сейчас я совсем не первый в списке его любимчиков. Как-нибудь я покажу тебе письмо, которое он написал мне, узнав, что Дж. Г. Андерсон меня вышвырнул. Ядреное такое письмецо, сочных словечек хоть отбавляй. Нет, если ты лелеешь идею перехватить деньжат у дяди Теодора — забудь. Легче вломиться в Форт Нокс с лопатой и ведерком и накопать там, чего хочется. Шансы равны.
— Да, неприятно.
— В высшей степени. Но есть и светлое пятнышко, если у неприятностей они вообще имеются. Может, я и вляпался в беду, скажу больше — да, я вляпался, зато я встретил тебя.
— Лучше б не встречал.
— Что значит, лучше б не встречал? Господи Боже, да это единственная сторона этого паршивого дельца, о которой я не жалею. Может, я и разорюсь вконец, может, я буду умирать с голоду в канаве, но я хотя бы познакомился с тобой. Это вознаграждает за все. Очищенный в огне могучей любви, я вольюсь в очередь за бесплатным хлебом, но душа моя будет глубже, лучше. Ах, как же я люблю тебя, Динти!
— И я люблю тебя, Простак.
Голова у Простака пошла кругом. Он недоверчиво уставился на мисс Мур и отметил, что глаза ее сияют, будто две звезды (так он сказал себе в порыве счастливого вдохновения).
— Правда?
— Конечно, правда. Я всегда любила тебя, с самого начала.
— Неужели и когда я поджег тебе шляпку? Не может быть!
— Тогда, может, и нет, но на другой день, когда ты сказал, что вложил деньги в шоу, чтобы быть рядом со мной, — да. Я вдруг поняла, что ты — самый лучший человек в мире!
— Ну, это уж…
— Другого такого нет!
— Так говорил и дядя Теодор, только не таким тоном. Ехидно, знаешь, скрипуче… Динти, неужели ты меня любишь? Наверное, только дразнишь? Как говорят, разыгрываешь?
— Что ты! Не дразню и не разыгрываю. Простак раздулся, как шар.
— Тогда черт с ними, с канавами! — закричал он. — Очереди за хлебом, подумаешь! Ничто, кроме твоей любви, не имеет значения! Если ты любишь меня, я смеюсь над разорением. — Простак рассмеялся. — И скажу еще кое-что, — пылко продолжил он. — Деньги я раздобуду. Где-нибудь… как- нибудь… Если надо, ограблю банк. А спектакль… Может, он все-таки будет иметь успех в Нью-Йорке?
— Ну…
— Я понимаю, конечно, не так уж он хорош, но ведь в Нью-Йорке это вроде не важно? Если б только раздобыть денег… чтобы нам продержаться на плаву…
Он оборвал речь. В дверь постучала невидимая рука.
— А, тьфу! — воскликнул Простак шепотом. Ощутив, что постучала рука Рока, он взглянул на Динти, а Динти взглянула на него. Вот они, подумали оба, суровые мужчины с оковами.
— Кто там? — дрожа спросил Простак.
— Это мистер Фричи, мистер Фиппс.
— Эге-гей, мистер Фричи! — И прибавил хриплым шепотом: — Тот самый, чокнутый! — Он открыл дверь, вызывающе прибавив: — Она не заперта.
— Я как раз уходила, — добавила Динти.
— А? — мистер Фричи огляделся. — Рано разошлись, да?
— Это… мистер Фричи, мисс Мур.
— Как поживаете, мистер Фричи?
— Что ж, скажу вам, горло у меня не совсем в порядке, а… Простак повторил для верности защитительную речь:
— Дверь была не заперта, а мисс Мур уже уходила.
— Что-что?
— Вы ведь насчет этого зашли? Кто-то только что звонил мне из администрации насчет того, что мисс Мур в моем номере.
— А, это мистер Хемингуэй, наверное. Он полоумный. Не обращайте на него внимания.
— Тогда все чудесно! — с облегчением вздохнул Простак. — Входите, садитесь.
Оскар Фричи сел. Полноватый молодой человек с не очень умным лицом и большими близорукими глазами был очень похож на овцу в роговых очках. Любой, кто когда-либо видел овцу в роговых очках, непременно признал бы сходство с ней в помощнике управляющего. Блеющий голос усиливал иллюзию.
— Ну, как все прошло? — осведомился Фричи. — Нормально? Ужин?
— О, лучше некуда, спасибо.
— Я вижу, тут у вас шампанское осталось.
— Да, немножко.
— Я просил официанта как следует его заморозить. Заморозил он?
— О, вполне.
Оскар Фричи принялся объяснять свою тактику.
— Видите ли, к нам приезжают много гастролеров, и я знаю, что у них в обычае собираться вместе. Вот я и стараюсь присмотреть, чтобы все было как следует. Жаль, что ваши гости так быстро
