ивнячками и душистым багульником. Рядом бежит прозрачный ручей. Пустынные склоны поднимаются к каменистым гребешкам сопок. Тихо вокруг, в палатках — ни души. Лишь глухие взрывы наверху нарушают торжественную тишину. Каюры привязывают лошадей к коновязям, развьючивают их, снимают седла.
На склоне показались крошечные фигурки, спускающиеся прямо к лагерю. Возвращаются взрывники и рабочие. Еще в поселке начальник разведки жаловался, что район им достался трудный — все затянуто толщей мягких наносов «и молотком не стукнешь». Коренные породы выходят наружу только у вершин сопок. Тут разведчики делают «прикопы» и, если находят признаки золота, долбят длинные траншеи, добираясь к кварцевым жилам. Голыми руками скальные грунты не возьмешь, приходится рвать их взрывчаткой. С коренными золотоносными жилами связаны россыпи…
Лагерь ожил. Наполнился голосами и смехом молодых парней. Словно из-под земли у крайних палаток появился целый отряд. Впереди — бородатый юноша в берете, с треножником и футляром какого-то прибора в руках. За ним энергично шагает молоденькая девушка-якутка с рюкзаком, рядом с ней юноша якут с топографической рейкой на плече. Шествие замыкает человек в штормовке с лицом, иссеченным глубокими морщинами. Это возвращаются из поля вечные странники — топографы и геофизики отряда.
Юная якутка — рабочая топографического отряда, смуглый юноша — студент. Алданского горного техникума. Он с немым обожанием посматривает на свою спутницу, беспрекословно исполняет каждое ее желание. Девушка, понимая, что происходит с парнем, не злоупотребляет своей властью, относится к нему ласково, как к младшему брату.
Нас затащили в палатку-столовую. Две смешливые девушки разливали в миски ароматный борщ. Где-то в соседней палатке тихо наигрывала «Спидола». За столом собрались все, кто был в лагере. По брезентовым стенам и даже потолку палатки носится любимец отряда — белый котенок с черным хвостом и очень независимым характером. Порывистый, он не дается в руки, всех смешит: фырчит, выгибает спину, воинственно трубой подымает распушенный хвостик.
Спать нас уложили в палатке, в меховых мешках. Ох, и крепко же спалось на свежем, прохладном воздухе. Утром на своих отдохнувших, накормленных овсом лошадях мы отправились дальше вдвоем. Караван, выгрузив для отряда продовольствие, ушел обратно в разведку.
Переправившись через ручей, поднимаемся на водораздельное плоскогорье. Коней ведем на крутом подъеме на поводу. Палатки остались внизу и кажутся Карточными домиками. На противоположном склоне долины у каменных гребешков взлетел дымок и ветер донес удар взрыва. Взрывники Бурова начали свою нелегкую работу.
Зеленый склон уперся в сланцевые плиты, безжалостно расколотые выветриванием. Поверхность их пестро разрисовали черные, оранжевые, желтые, белые наскальные лишайники. Как будто художник- абстракционист прошелся тут своей лихой кистью.
Выбрались на вершину водораздельного плато. Плоская пятнистая тундра, вознесенная к голубому небу, узкой лентой уходит, на север. Справа и слева глубокие нежно-зеленые распадки. Далеко внизу Они расширяются в светлые долины среди пологих увалов, — теряющихся в голубой дымке. На юге, далеко- далеко едва голубеют островерхие припудренные снегом вершины высокого Кулара. Они миражами парят в воздухе.
Все залито светом. Мы одни среди безмолвия горной тундры. Лишь иногда проносится в вышине ястреб да просвистит крыльями стайка полярных куропаток. Лошадки, чувствуя настроение людей, идут бодро и уверенно. Поверхность плато словно декоративная мозаика. Пятна голой почвы в виде многоугольников окружены бордюром мхов и высокогорных лишайников. Хитроумный рисунок пятнистой тундры рожден морозным, растрескиванием — скудная высокогорная растительность ютится в углублениях, окружающих полигоны. Иногда плоскогорье прерывается пологами болотистыми седловинами, сменяющимися плоскими и сухими верхушками сопок.
Уходим все дальше на север по крыше последнего отрога Кулара. Далеко же увел разведчиков золотой след! В сильный бинокль, пожалуй, можно рассмотреть озера приморской низменности.
Едем несколько часов, останавливаясь лишь на короткие привалы. Лошади привыкли к нам, на бивуаках мирно пасутся, легко даются в руки.
Далеко за полдень набрели на тракторный след. Он привел нас к глубокому распадку. На дне его, у ключа, примостились одинокие палатки. Две оказались пустыми, в третьей застали сердитых парней. Им вовремя не доставили продукты, они были в мрачном расположении духа и на чем свет костили начальство. К нам отнеслись хорошо, вскипятили чайник, высыпали на стол последние сухари. Мы поделились своими припасами, и чаепитие прошло в оживленной беседе. На листке блокнота ребята нарисовали путь к топографам. Отсчитав по компасу азимут направления, распрощались и пустились к перевалу.
Моя «пегая» по-прежнему рвется вперед, делая невероятные зигзаги. «Рыжий» шагает неторопливо, по кратчайшему расстоянию и не очень уж отстает. Подъем становится круче, целый час карабкаемся вверх и наконец выбираемся на седловину. Опять очутились на плоскогорье. Справа сопка Мунулу, окутанная туманом. Впереди, под ногами, широкая долина Улахан-Юрэтэ. Где-то там вдалеке, на берегу этой речки, лагерь топографов. Небо хмурится. Туман постепенно сползает на седловину. Надо удирать. Но тут лошади заупрямились, как будто сговорились — не хотят спускаться. Видимо, решили, что достаточно потрудились сегодня. И ночлег на перевале, заросшем болотными травами, их вполне устраивает. Пришлось прикрикнуть на них, покрутить плеткой. Только эта крайняя мера сломила их молчаливое, но упорное сопротивление. Начал накрапывать дождь. Надвигалась ночь.
Долина казалась пустой и дикой. Никаких признаков человека. До полной темноты надо выбраться к речке, перейти через нее вброд и двигаться по левому берегу. Рано или поздно река приведет нас к топографам.
— Наконец оседлали реку, теперь не заблудимся.
Спустилась туманная холодная ночь. «Рыжий» стал отставать, и я сдерживал «пегую». Ксана, чтобы подбодрить коня, а возможно и себя, распевала в кромешной тьме бравурные марши. То и дело приходилось слезать с лошадей и шагать рядом, чтобы согреться.
Во мгле каждый холм, каждый кустик принимал странные, таинственные очертания. Я думал о Ксане и в душе проклинал себя: надо было переночевать у буровиков и двинуться в путь поутру. Но Ксана пела марш за маршем и чувствовала себя в ночной тундре, кажется, неплохо. По-прежнему моросит нудный, холодный дождь. Что, если топографы снялись с лагеря и мы уйдем вниз по реке бог знает куда?!
Вдруг лошади оживились, пошли быстрее. Совсем близко из тьмы и тумана выплывают смутно очерченные тени.
— Да это же палатки.
Кажется, что мы вступили в улицы призрачного, мертвого города. Впереди затеплилось сияние. Уперлись в большую полотняную палатку, слабо освещенную изнутри.
Спрыгиваем на мягкий ковер мхов, откидываем полотнище. Теплом веет из палатки. В углу раскаленная печурка. У самодельного стола со свечой сидит на, койке краснолицый седеющий мужчина. Оторвавшись от книги, удивленно смотрит на явившихся словно из-под земли ночных гостей.
Схема ребят не подвела, попали прямо в палатку Петра Александровича Казакова — начальника топографического отряда.
С наслаждением сбрасываем мокрые штормовки, нежимся в тепле, пьем горячий чай, уплетая консервы. Не в постоянных ли контрастах прелесть скитальческой жизни?!
Петр Александрович — ветеран Золотой дуги. Всю жизнь провел в поле, не расставаясь с теодолитом. Топографическими знаками застолбил многие прииски Колымы и Индигирки. Здесь он идет по следам разведчиков Иванова и ведет крупномасштабную съемку нового, только что открытого буровиками необыкновенно богатого золотоносного участка…
Проснулись мы поздно. Казакова уже не было. Выбрались из палатки. Лагерь раскинулся на берегу быстрой речки. Склоны долины кажутся багровыми от покрасневших осенних листочков карликовой березки. Неожиданно из отверстия, вырезанного в крыше соседней палатки, высунулась голова с развевающейся шевелюрой. Заметив нас, человек заулыбался и пригласили себе в палатку.
Нас встретил рослый, веселый парень с давно не стриженными кудрями. Это был повар. Он угостил нас свежайшей и вкуснейшей рыбой.
— Зачем вам такие длинные волосы? — поинтересовалась Ксана.
