Церковные деятели средневековой Руси XIII - XVII вв.

Одной из ветвей «Кошкина рода», как выража­лись составители родословных сборников, были и Романовы. Игумены Новоспасского монастыря носи­ли почетное звание архимандритов. Многие из них становились со временем епископами и даже митро­политами.

Чем объяснить необычайное расположение юного Романова к игумену глухого монастыря, мужицкому сыну Никону?

Несомненно, большую роль сыграли личные каче­ства царя и Никона. Воспитанный в духе «древнего благочестия», с детства окруженный горячо верую­щими людьми, Алексей был глубоко религиозен. Впо­ следствии он готов был отдать чуть ли не полказны за какую-нибудь наспех сфабрикованную греками ре­ ликвию — «чудотворную главу Иоанна Златоуста» или «животворящий крест». Для такого человека особое значение имело то обстоятельство, что оба они, царь и Никон, были духовными детьми одного отца — анзерского отшельника Елеазара [123] .

Что касается Никона, то он, пройдя тяжелую шко­лу жизни, закалившую его выдающуюся натуру, стал одним из тех ярких людей, которых, однажды увидев, трудно забыть. Годы лесного безмолвия научили его великому искусству молчания, накопили в душе за­пас духовной энергии. Вместе с тем он не был огра­ ничен прямолинейной бескомпромиссностью фанати­ка. Опыт игуменства в сотрясаемом внутренними распрями Кожозерском монастыре выработал у Нико­на навыки обхождения с людьми.

И все же необычайное расположение юного царя к Никону объяснялось не только личными мотивами. Важно отметить, что Никон появился в Москве очень ко времени: то был момент, когда спрос на незауряд­ ных людей из числа духовенства был очень велик. Еще в правление Михаила Романова (1613—1645) в высших церковных и правительственных кругах рас­пространилась мысль о необходимости основательной «чистки» рядов духовенства, введения «благочинно­го», единообразного богослужения во всех церквах.

Повышение авторитета церкви, сильно пошатнувшегося в первой половине XVII в., было необходимой частью работы по укреплению феодальной государ­ственности в целом. Оно имело большое значение и для упрочения позиций новой династии.

В 1636 г. девять нижегородских священников об­ратились к тогдашнему патриарху Иоасафу (1634— 1640) с челобитной, в которой указывали на многочис­ленные беспорядки в жизни приходского духовенства и требовали строгих мер воздействия. О том же писа­ли «наверх» и другие ревнители церковных уставов. Из этих жалоб складывается весьма мрачная картина. Вместо того, чтобы заботиться о душах своих прихо­ жан, священники проводили время в пьянстве и рас­путстве. Они не только не произносили проповедей, но даже саму церковную службу стремились сокра­тить путем введения «многогласия» — одновременно­го чтения и пения различных молитв и текстов. Как белое, так и черное духовенство отличалось безгра­ ничным корыстолюбием. В обителях иноки пировали с местной знатью. Руководящие посты в монастырях приобретались взяткой боярину или архиерею. Меж­ду тем народ терял уважение к духовному званию, не желал ходить в церковь и соблюдать посты, пре­давался языческим, «дьявольским» игрищам, приуро­чивая их к церковным праздникам.

Патриарх в ответ на жалобы направил поповским старостам и светским чиновникам духовного ведом­ства своего рода циркуляр — «память». Он требовал решительно  бороться  с  церковными  беспорядками[124].

Понимая, что одними строгостями попов не вразу­мить, церковное руководство озаботилось подбором наиболее достойных кандидатур на должности «про­топопов» — блюстителей порядка в церковных окру­ гах. Протопопы должны были личным примером учить подчиненных им приходских священников до­ бродетели и благочинию.

Среди церковных деятелей, обеспокоенных паде­нием авторитета духовенства, особой активностью отличался протопоп Благовещенского собора в мос­ковском Кремле, духовник и наставник юного царя Алексея Стефан Вонифатьев. Красноречивый пропо­ведник, Стефан пользовался огромным авторитетом при дворе. Он играл здесь примерно ту же роль, что и Сильвестр при дворе юного Ивана IV.

Вонифатьев собрал вокруг себя наиболее горячих поборников церковного благочиния из разных горо­дов России. Это сообщество единомышленников из­вестно в литературе под названием «кружок ревни­телей благочестия». Присмотримся поближе к этим людям: все они отмечены судьбой.

В 1649 г. из Нижнего Новгорода Стефан Вони­фатьев вызвал известного проповедника 58-летнего Ивана Неронова. Он получил высокий пост протопо­па Казанского собора — одного из главных храмов Москвы. Собор был построен князем Д. М. Пожар­ским на Красной площади в память об освобождении России от чужеземцев. Проповеди Ивана Неро­нова в Казанском соборе собирали множество слу­шателей. Посещал их и сам царь со своим семей­ством и боярами. Не довольствуясь поучениями, Неронов распорядился расписать храм снаружи нра­воучительными сентенциями, цитатами из «святых отцов».

Двумя годами ранее, в 1647 г., к Вонифатьеву явился 27-летний сельский священник из нижегород­ ских краев Аввакум Петров. Он горел желанием по­служить на благо церкви. Царский духовник ласково обошелся с Аввакумом, одарил его иконой и книгой и отправил в родные края. Несколько лет спустя он выхлопотал для него место протопопа в городе Юрь-евце Поволжском, на границе костромских и ниже­ городских земель. Однако строгий, нетерпимый свя­щенник восстановил против себя прихожан. В мае 1652 г. Аввакум вынужден был покинуть Юрьевец и вновь искать помощи у Стефана Вонифатьева[125].

Пострадали и были изгнаны своей паствой и дру­гие «ревнители благочестия» — костромской протопоп Даниил, романово-борисоглебский поп Лазарь, му­ромский поп Логгин.

В то время как простоватые провинциальные «ба­тюшки» рьяно обличали пороки и слабости своих прихожан, получая в ответ лишь брань и побои, в Москве, при дворе, на церковные дела смотрели го­раздо шире. Правительство Алексея Михайловича склонялось к мысли о необходимости пересмотра всех церковных обрядов и приведения их в соответствие с греческой богослужебной практикой. Это было вызва­но   прежде   всего   стремлением   упорядочить   обрядовую практику русской церкви в условиях роста ре­лигиозного вольномыслия и падения авторитета ду­ховенства.

Вместе с тем сближение с греческой церковью должно было поднять престиж Российского государ­ ства на православном Востоке. К середине XVII в. горизонты московской дипломатии сильно расширя­ются. Перед ней начинает вырисовываться идея, по­лучившая полное развитие в XVIII—XIX веках: ис­ пользование христианского населения Османской им­перии в качестве политического союзника. Как это не раз бывало в истории, пылкие религиозные призывы скрывали трезвый политический расчет.

Связь российской церкви с константинопольским патриархатом сохранялась и после установления ав­токефалии в 1448 г. Греческие иерархи со смешан­ным чувством смотрели на русское «православное царство»: они ждали от него материальной и духов­ной поддержки и в то же время не могли избавиться от привычного, укоренившегося пренебрежения к «се­верным варварам». Впрочем, константинопольский патриарх признал в свое время акт венчания Ива­на IV на царство и тем оказал ему немалую услугу.

Во второй четверти XVII в. представители высше­го греческого духовенства постоянно посещают Мос­кву, привозя с собой всякого рода церковные «святы­ни», которые пользовались большим спросом в Рос­сии, а также политические новости и секреты, интере­совавшие Посольский приказ.

Приезжавшие в Москву греки настойчиво указы­вали русским на многочисленные и часто весьма су­ щественные различия в русском и греческом богослу­жении и церковных обрядах. Однако московские книжники с несокрушимым высокомерием отвечали: «Всех греческих старых переводов добрых правила у нас есть; а новых переводов греческого языка и вся­ких книг не приемлем»[126].

Разночтения в русских и греческих церковных книгах приводили порой к настоящим скандалам. Так, в период патриаршества Филарета из России было послано в афонские славянские монастыри большое количество богослужебных книг московской печати. Однако афонские иноки, главным образом греки по происхождению, изучив эти книги, объявили их еретическими. Особое раздражение вызвала у греков московская традиция «двоеперстного» крестно­го знамения.

По решению афонских «соборных старцев» мос­ковские книги были публично сожжены как еретиче­ ские. Тем, кто признал их за истинные, пригрозили костром.

Узнав об этой акции греков, российские иерархи были возмущены. Несколько лет спустя известный московский книжник Арсений Суханов во время пре­ний с греками о вере, упрекая их за этот случай, го­ ворил, что их собственные книги печатаются «у лати­нян», в Венеции, и потому полны «латинских ере­