ДНЕВНИКИ

Среда, 15 декабря 1976

Получил из Парижа и все эти дни читаю 'Записки об Анне Ахматовой' Лидии Чуковской. Сначала чувствовал – каюсь – некоторое раздражение, трудно объяснимое даже самому себе. Думал: в чем разница между, скажем, Пушкиным, с одной стороны, и 'серебряными', с другой? В том (пришло очень в голову), что Пушкин жил в реальном мире, реальном обществе: его средой были гвардейские офицеры, 'свет', в Михайловском – няня и 'народ'. 'Серебряные' же живут и дышат, окруженные 'литературоведами' и 'литераторами', 'специалистами' – кто по голландской живописи, кто – по запятым у Пушкина и т.д. Отсюда – впечатление искусственного мира, искусствен-

1'Окончательное падение' Эммануэля Тодда (фр.).

ного воздуха. Отсюда тоже – это оцеживанье комара, одержимость 'вариантами', тем, 'что кто сказал' и 'написал' и т.д. Было что-то от блоковского балаганчика во всем этом Серебряном веке ('истекало клюквенным соком'). Однако по мере чтения раздражение это исчезало. Исчезало из-за удивительного образа самой Ахматовой, царственного, как бы 'трансцендентного' по отношению ко всему и ко всем, всего наполненного 'служением'… Чувство прикосновения к чему-то высокому и прекрасному. И также ужас: что это был за ад!

Вчера на лекции Амальрика в Колумбии. От самого Амальрика впечатление скорее 'светлое'. Симпатичный, открытый, с юмором даже по отношению к себе. Не корчит из себя Мессию… Доклад его, однако, ниже всякой критики. Марксизм и 'русская национальная традиция' (то есть, по мнению Амальрика, теория третьего Рима, обернувшаяся экспансией и верой в силу). Что произошло? Из-за этой 'национальной традиции' в России было принято 'худшее' в марксизме – то есть тоже пафос насилия. 'Марксизм в России попал, так сказать, на благодатную почву… и в каждом русском сидит империалист…' 'Неосталинизм – тоска по хозяину, вера в силу…' 'Нужна новая идеология, но такая, которая не превращалась бы во всеобъемлющую религию, ответ на все..' 'Из споров и ссор диссидентов, может быть, и родится если не новая идеология, то новая программа…'

В понедельник – невероятно морозным, невероятно ветреным, солнечным днем – проехались с Л. по Нью-Йорку. Вид на него из Бруклина (подъезд к Brooklyn Tunnel1 ) совершенно изумительный. На Пятой авеню все в рождественских огнях…

Уже много недель, как фактически не садился за свой стол. Все время утекает на заседания, разговоры, встречи, дела…

Вчера утром у старенькой матушки Телеп. Восемьдесят шестьлет. Родилась в Пенсильвании, всю жизнь на пенсильванских карпаторосских] приходах. Радостная. Умная. Хорошо говорит по-русски. Думал о том презрении, с которым относится русская эмиграция к этим 'казнокрадам' и 'дезертирам', как называет она 'наших людей'.

Завтрак у митр. Филиппа. Только что вернулся из России. Потрясен службами там, народом, верой…

Четверг, 16 декабря 1976

Разговор вчера с о.Павлом Лазором о 'религиозной ситуации' (в связи с обретшимся у нас в семинарии студентом-экзорцистом(!)). Поляризация этой 'религии' между терапевтикой и самоисполнением . В обоих случаях это нарциссизм, гордыня, поразительная сосредоточенность на самом себе. И потому – очень слабое чувство Церкви (в отличие от внешней 'церковности', выбираемой каждым себе по своим 'вкусам'…).

1 Бруклинскjve туннел. (соединяет Бруклин с Манхэттеном).

Пятница, 17 декабря 1976

Конец первого семестра! Вчера, читая пришедшую из Парижа 'Русскую мысль', вдруг почувствовал (а может быть, оно уже давно подспудно нарастало) странное раздражение. Россия, эмиграция, все эти высокомерные рассуждения, риторика, болтовня – на фоне панихид, дешевых поездок в СССР, кабака 'Распутин', ищущего 'опытных балаганников',… Все это вдруг опротивело, как противным становится вид еды после обеда. Все это показалось мне убожеством, фальшью, самообманом и, главное, чем-то безнадежно мелким (доклад о.А.К. об 'идеях Св. Руси в современной советской литературе'!). Но такое же раздражение я испытываю часто – слишком часто! – в семинарии, в 'церковных делах', во всей 'религиозной суете', в которой я прожил фактически всю мою жизнь. И вот, идя вчера к вечерне, я думал: а чего же я хочу? В чем же моя -то жизнь? Если все это суетливо и ненужно, то что же – сидеть дома в комфорте, с деньгами, пописывать и смотреть телевизию? А ведь я уже на пути к этому. Возвращаешься из семинарии 'оглушенный' делишками, телефонами, вечными проблемами – и вот, как мертвое тело, сидишь и смотришь какую-нибудь Carol Burnett… Надо было бы спросить себя]: чего хочет от меня Христос? И делаю ли я хотя бы отчасти то, чего Он хочет? 'Qui vous a dit que l'homme avait quelque chose a faire sur cette terre?' – кроме того, что сохранить 'образ вечности, зароненный каждому'?

Среда, 22 декабря 1976

Для памяти:

– В субботу 18-го Литургия и крестины еще одного 'диссидента' – Толи Бинштока и его годовалого сына Давида. Подъем и радость.

– В воскресенье 19-го ужин в Бруклине у Peter Berger с Norman Podhoretz ('Commentary') и Richard Milhaus. Ушли после 12-ти. Интересный разговор, но все то же всегдашнее удивление от этого почти беспримесного 'индивидуализма', от удивительного дара говорить о политике, как если бы это была сфера платоновских идей. 'Запад'! И, Боже мой, какое значение придается в этой среде двум сотням 'интеллектуалов', ведущих эти споры…

– В понедельник 20-го – почти весь день в Syosset, на церковных заседаниях. Прием болгарского епископа Кирилла и его приходов в нашу Церковь… Вечером party1 у нас с Льяниными друзьями из Spence, учительницами и их мужьями.

– Вчера, во вторник, новый (119) номер 'Вестника'. Читал его со смешанным чувством. Чувство, что в мире слишком много произносится и печатается ничем не оправданных, ненужных слов. Все разбавлено, расслаблено привкусом болтовни, тем более мучительной, что она о Боге, религии, Церкви. Читая, спрашиваешь себя: что из всего этого способно подействовать , что останется и будет жить? И чувствуешь: почти ничего… Там на Западе, по отношению к воскресным разговорам у Бергеров] – оттачивание понятий,

1 прием (англ.).

начинающих жить своей жизнью… Тут – 'пророчество', даже когда говорят о простых вещах. Там – все о словах , о семантике. Здесь – безразличие к слову, которое поэтому окрашено эмоционально и субъективно. Русские не понимают друг друга, потому что не договариваются о словах. Западные всю цель видят в clarification of terms1 , которые в итоге этого 'прояснения' перестают означать что бы то ни было реальное. И те, и другие, однако, вполне довольны собой, презирают 'других' и придают своим разговорам 'исключительное' значение… После всего этого украшение елки с маленькой Верой, морозное солнце за окном и тишина дома кажутся прикосновением к подлинному, к 'единому на потребу'…

Четверг, 23 декабря 1976

Службы, исповеди, предпраздничная суета дома. Но в этом году почему-то мало 'предпраздничного' чувства, и причиной этому неудовлетворение положением в семинарии, еще точнее – чувство, что 'не так', 'не туда', что что-то не так мы делаем. Сегодня – длинное, трехчасовое заседание Совета, говорили как раз об этом, но и тут нет согласия ни в оценке этого положения, ни в средствах к его улучшению. Упрощая, моя точка зрения в том, что добрая половина наших студентов просто опасна для Церкви – по своей психологии, настроенности, какой-то даже 'одержимости' чем-то. Православие преломляется в них как-то уродливо, чего-то главного они не чувствуют и не принимают, а то, что чувствуют и к чему – сознательно или бессознательно – тянутся, есть Православие извращенное, надрывное, узкое и, в конечном итоге, – псевдоправославие. И вот этот разлив какого-то чужого православия, и не только в семинарии, но и повсюду, я ощущаю очень остро и очень мучительно. Его вижу и в России ('Вестник'), и в Церкви at large2 … Всюду какое-то беспокойство, надрыв, неуравновешенность искания, как если бы не было радости Божьего присутствия,