ДНЕВНИКИ

собою, то есть с поставлением в центре всего – самого себя (на глубине я знаю , что 'власти' я не люблю), а с грустью, путаницей в душе и т.д., я почувствовал своего рода освобождение . Раньше, то есть с 1956 года, – я всегда чувствовал свою ответственность за все в нашей Церкви. И вот словно кто-то ответственность эту с меня взял и снял . Попервоначалу трудно было не давать советов, не вмешиваться. А теперь легко … Еще остается, увы, ответственность за семинарию, но это особая статья…

Другой 'компромисс', пришедший к концу, – это компромисс богословский и, можно даже сказать, компромисс евхаристический . Мне вдруг стало ясно, что на последней глубине дьявольская борьба внутри Церкви идет с Евхаристией и что это, конечно, не случайно. Без поставления ее во главу угла Церковь – 'религиозный феномен', но не Церковь Христова, 'столп и утверждение Истины…'1 . Вся история Церкви отмечена поэтому 'благочестивыми' попытками 'редуцировать' Евхаристию, сделать ее 'безопасной' и для этого растворить ее в благочестии, свести ее к 'говению', оторвать ее от Церкви (экклезиология), от мира (космология, история), от Царства (эсхатология). И ясным стало, что если есть у меня 'призвание', то оно тут, в борьбе за Евхаристию, против этой редукции, против расцерковления Церкви – путем ее 'клерикализации', с одной стороны, ее 'обмирщения' – с другой.

Вторник, 2 февраля 1982. Сретение

Клерикализм вбирает, всасывает в себя всю священность Церкви: власть как 'священную власть' – управлять, вести, администрировать и т.д., власть совершать таинства, вообще всякую власть как 'власть, мне данную…'. Клерикализм, далее, всю священность отделяет от мирян: иконостас, причастие (только по разрешению…), богословие… Короче говоря, клерикализм де-факто отрицает Церковь как Тело Христово, ибо в теле – все органы однородны и разнятся друг от друга по функции, а не по 'естеству'… И чем больше клерикализм – 'клерикализируется' (традиционный образ епископа, священника – подчеркиваемый одеждой, волосами и пр.; ср. епископа во всей его внешней славе…), тем больше сама Церковь 'деклерикализируется', обмирщается, духовно подчиняет себя 'миру сему'. В этой связи характерна параллельная с духовенством клерикализация монашества: изначально мирянского движения par excellence. В Новом Завете 'духовенство' представлено как, так сказать.

1 Тим.3:15.

идеальное мирянство. А затем почти сразу начинается его все более и более радикальное отделение от мирян, и не отделение только, а противопоставление мирянам.

И опять-таки очевиднее всего это – в отделении мирян от причастия как исполнения ими своего членства в Теле Христовом. Вместо 'образ буди верным' возникает образ отделенного от верных священного властителя, раздаятеля 'благодати' по своему усмотрению.

Вот откуда – борьба духовенства против причастия, ограждение его исповедью, 'разрешением' – 'мне данной властью' и т.д. Борьба, так очевидно усиливающаяся сейчас под влиянием одержимых своей властью, своей священностью молодых епископов. Ничто не угрожает так этой их власти, как возвращение Евхаристии – Церкви, возрождение ее как Таинства Церкви, а не 'одного из средств освящения…'

Трагедия 'богословского образования' в том, что молодые, 'ищущие священства', сознательно или подсознательно именно этого отделения, власти, возвышения над мирянами и жаждут, и ищут, и эгу жажду в них усиливает, ее буквально порождает вся система богословского образования, a priori присущий ей клерикализм. Как в этой системе могут они понять, не умом только, а всем существом, что от власти, всякой власти нужно бежать, что она всегда соблазн, всегда – от диавола. Что от нее освободил нас Христос словами: 'дадеся Ми всякая власть'1 и явлением власти – светом власти как власти любви, власти жертвенного самоприношения… Что дал Он Церкви не 'власть', а Духа Святого: 'Приимите Дух Свят…'2 . Во Христе власть вернулась к Богу, была исцелена от 'властвования' ('а среди вас да не будет так'3 ).

На шестьдесят первом году жизни вдруг спрашиваешь себя: как могло все это оказаться столь извращенным? И становится просто страшно.

Среда, 3 февраля 1982

Возня бедного Т. с монашками. Одна из них (учащаяся в семинарии, женщина средних лет) утверждает, что у нее дар слез, мешающий ей слушать лекции… Т. предлагает ей поговорить с монашкой Е. Гневный ответ: 'Never!'4 . Полное отрицание, ненависть… Откуда эта страсть, это странное извращение, присущее всем этим 'духовным'? Их постоянные кризисы, поиски новых помещений, конфликты? Казалось бы, человек получил от Бога 'дар слез'. Радуйся! Нет, и этот дар оказывается 'проблемой'. Какой-то темный, злой мир этой 'духовности', отрицания друг друга, бесконечные споры о 'monasticism'5 … Вспоминаю свой собственный страшный (иначе не скажешь) опыт с матушкой С. в пятидесятые годы: ее вечные звонки, искушения, падения, отрицания, подозрения – и все, все время, с магическим словом 'духовная жизнь'…

1 Мф.28:18.

2 Ин.20:22.

3 Мф.20:26.

4 'Никогда!' (англ.).

5 'монашестве' (англ.).

А вчера вечером ужин у о.В. Сарказмы о приходе, очевидная, хотя и затаенная, нелюбовь к прихожанам, не желающим просто подчиниться …

Кто-то, тоже вчера, рассказывает мне о Н.Н., чистом американце, ставшем сначала 'мелхитом', потом перешедшем в Православие, учившемся несколько месяцев у нас, получившем приход, затем – с треском и проклятиями к нам – ушедшем к карловчанам, а теперь – в сане 'архимандрита' – возглавляющем во Флориде какую-то старостильную греческую секту! Вопрос: почему это неудержимое стремление – у молодого, нормального американца – к этим крайностям, к этим постоянным обличениям и проклятиям, к столь очевидно сектантскому духу? Да, конечно, Америка – страна сект, но то же самое происходит и в Европе. Почему? Не знаю. Знаю только, что не без дьявола, знаю, что религия – столько же от Бога, сколько и от дьявола. И что нету ничего страшнее жажды власти над душами . Это жажда Антихриста…

Воскресенье, 7 февраля 1982

Вчера целый день в Орландо, во Флориде, в приходе 'западного обряда' (антиохийского). Нужно ли это? Важно ли это? Так и не пришел к окончательному выводу. Одно ясно: какой бы ни был обряд – он нуждается в 'ключе', то есть в богословском, духовном контексте . Наш хваленый византийский не помешал глубочайшему перерождению литургического чувства и восприятия, развитию 'культов', 'храмового' благочестия, буквально обратного опыту раннего lex orandi1 …

Странно из заледенелого Нью-Йорка попасть – за два часа – в жаркую (тридцать градусов) летнюю погоду, в заросли апельсиновых деревьев и в толпы едва одетых людей. Но, Боже мой, какое жуткое уродство – этот мелкобуржуазный рай, разрастающийся не по дням, а по часам во Флориде.

Кончил (в аэроплане читанную) толстую книгу J. Le Goff 'Histoire du Purgatoire'2 . Необычайно интересно, но приводит к горестным раздумьям о богословии в Церкви.

Мне кажется, что первым и решающим плодом знания Бога, знания Истины не может не быть некое блаженное смирение . Смирение не 'волевое', не самоуничижение, а смирение благодатное, смирение как 'радость и мир в Духе Святом', как освобождение от мучительного, присущего падшей личности владычества над собою – себя, своей самости, самоутверждения, некоей постоянной мучительной лихорадки (желание Петра Ивановича Бобчинского,