ДНЕВНИКИ 1973-1983

полноты, тайной радости. Мысль, что Церковь только для того и нужна во всей своей 'эмпирии', чтоб этот опыт был, жил. Так, где она перестает быть символом, таинством, она ужас, карикатура.

Пятница, 16 февраля 1973

Искал тетрадку в своем столе. Нашел почти новую – и в ней одна запись, сделанная1 ноября 1971 года. Почти смешно, до чего сходно с той, что предшествует этой: 'религия' – худшее и лучшее в человеке. Не только лучшее, а тоже и худшее. Читал Journal Litteraire Leautaud2 – странное влечение к такого рода книгам. Может быть, потому, что это как зеркало для верующих: вот какими нас видят правдивые люди. Фальшь, ужасающая фальшь 'религиозности'. Безрадостность. Бездарная 'серьезность'. Неужели это возможно, если верить в Бога – в вечное и главное tout est ailleurs3 (Julien Green)? Почти невозможность дальше выносить 'академическое изучение духовности'. Сколько ненужного, пустого, фарисейского.

1 Ясно и четко (фр.).

2 'Литературный дневник' Леото (фр.).

3 Все – там, все – иное (фр.).

Все утро дома, за столом! После недели в Калифорнии, после торжеств в Wilkes Barre (хиротония еп. Германа), после поездки в Филадельфию (похороны И.М. Цапа) – какое беспримесное счастье! В столовой Том1 , с которым мне всегда светло и хорошо. Снег за окном.

Суббота, 17 февраля 1973

Вчера длинный вечер у Сережи с Иосифом Бродским. Сначала скучнейший прием у R.Payne. Снобизм. [Сумбурная компания]. Какие-то таинственные девицы в штанах. Для чего им Бродский? Дома – очень простой и милый. По словам Сережи, в Pen-Club, днем, после чтения им его стихов, на вопрос какого-то еврея, почему он христианин, Бродский: 'Потому что я не варвар…' Страшно нервный. Впечатление такое, что потерян, не знает, как себя вести. Возвращение домой ночью, страшным морозом, по снегу, со станции.

Сегодня все утро – блаженно! – в кровати за 'Чевенгуром' А.Платонова. Удивительная книга!

Воскресенье, 18 февраля 1973

Литургия в East Meadow. Радостное чувство, что американское православие, за которое пришлось столько вытерпеть хулы, – реальность, в тысячу раз больше реальность, чем дешевая псевдодуховность всевозможных [духовных центров]. Но, увы, люди любят дешевку, лишь бы она была прикрыта бородами, крестами и привычными словесами.

Вчера вечером кончил 'Чевенгур'. Читал, и все в уме сверлила ахматовская строчка: 'еще на западе земное солнце светит…'2 . А тут – погружение в мир, весь сотканный, в сущности, из какой-то бездонной глубины невежества, беспамятства, одержимости непереваренными мифами. Как будто никогда не было ничего в России кроме дикого поля и бурьяна. Ни истории, ни христианства, никакого логоса. И показано, явлено это потрясающе. И еще приходит в голову: 'если свет, который в вас, – тьма…'3 . Все происходит в какой-то зачарованности, душевном оцепенении, каждый ухватывается за какую-то соломинку… Удивительный ритм, удивительный язык, удивительная книга.

Понедельник, 19 февраля 1973

Вчера длинный вечер у Виктора Кабачника с 'новыми' – Юрием Штейном и его женой Вероникой (Туркиной), двоюродной сестрой первой жены Солженицына. Длинный разговор – о Солженицыне, о России, об о.В.Шпиллере (которого они считают попавшимся…) и т.д. Конечно, мы отвыкли от этой раскаленности. Но чувствуется в ней и какая-то растерянность. Одержи-

1 Прот. Фома Хопко, муж старшей дочери Ани.

2 Из стихотворения 'Чем хуже этот век предшествующих? Разве…'.

3 Ср. Мф.6:23.

мость политикой. Трудно найти не то что общий язык, но внутреннее общение – или это, может быть, специально мне. Несколько раз тяжкая мысль – побушуете, побушуете и тоже 'успокоитесь'. Несчастная судьба эмигрантов: приезжать 'открывать глаза' людям, которые смотрят в другую сторону. Еще более горькая: встречаться с предшествующим слоем эмиграции, уже 'успокоившейся' и перешедшей к внутренним склокам (легче!). Создание комитетов, таинственные звонки в Лондон и Москву. Вечный путь русской интеллигенции – путь возбужденного отрыва. И, вместе с тем, единственное приемлемое в России. Бродского облепляет чернь – академическая. Эти сами стремятся к 'черни' политической, не разбираясь, что это 'чернь'. В конечном же итоге, мне думается, влияет на историю только одно: говорить свое, без оборота на кого бы то ни было, без расчета. 'Сказавших правду в скорбном мире…'1 Этим мне дорог Солженицын: когда думаю о нем, делается как-то светло и тепло. На мой вопрос Вероника Штейн подтверждает – человек невероятной и упрямой силы… И еще: никогда не бояться, что 'история' пройдет мимо, не волноваться, как бы не пропустить ее.

Вероника Штейн рассказывает о семейной драме Солженицына. Она на стороне Солженицына. Эксплуатация всего этого – против Солженицына. Печальное участие в этой эксплуатации о.В.Шпиллера. От его письма Лоуренсу несет удручающей духовной гордыней. Ни на чем в мире так легко играть, как на 'религиозности'. И сколько людей, что неочищенная, непросветленная религизность и есть средоточие демонического в мире (доказательство – 'Чевенгур', насквозь пронизанный страшной, темной религиозностью).

Вторник, 20 февраля 1973

Узнал сегодня о скоропостижной смерти в Los Angeles (во время юбилейного банкета прихода, при произнесении речи) Иллариона Воронцова. Всего лишь две недели тому назад (7 февраля!) завтракал у него в L.A.! Пятьдесят три года… Он был одним из счастливых, даже пронзительных воспоминаний моего детства: лагерь [на юге Франции] в Napoule, 33-й или 34-й год, наша дружба, безоблачное солнце тех лет, юга, моря. Потом, много лет спустя, встреча в Калифорнии. Его удивительная красота, красота всего облика, тихость, любовь к поэзии, одинаковое (для меня) восприятие Церкви, какая-то его вечная неудовлетворенность земным, однако без всякой показной религиозности, без всякой тяги к псевдодуховности. Несколько встреч за эти годы. Две недели назад – его рассказ об Афоне, куда он ездил только что. И опять – без громких фраз, даже с юмором, но все понял, почувствовал, увидел. Его жена: 'Он садится в ванну и громко читает стихи'. Чувство потери: почти не виделись, не встречались, но каждая встреча была беспримесной радостью. Только что звонил Серафим Гизетти. Говорит, что его речь (15 минут, потом он упал…) была замечательной.

1 Из стихотворения О.Мапндельштама 'Декабрист'.

Четверг, 22 февраля 1973

Исповедь. Наставляешь другого: надо начинать с малого, строить, собирать себя, освобождаться. А сам?

Страшная трудность для меня личных разговоров. Почти отталкивание от всяческой 'интимности'. Мучительная нелюбовь исповедовать. О чем в христианстве можно столько 'разговаривать'? И для чего?

Пятница, 23 февраля 1973

Вчера вечером – от усталости, несколько глав Alan Watts, In My Own Way1 (автобиография, Ваня Ткачук2 подарил мне ее на Рождество). Меня никогда нисколько не интересовали восточные религии, Зен и т.д. В Watts'е меня интересует только тот факт, что он был священником и ушел ради этого, всегда мне казавшегося неглубоким ориентализма. Поэтому прочитал только те главы, что относятся к его пятилетнему англиканскому священству. Сам Watts представляется мне очень поверхностным мыслителем. Эти ссылки на свой 'мистический опыт…'! Но кое-что в его критике христианства заслуживает внимания. О молитве: '…interpreted St. Paul's 'pray without ceasing' as chattering to Jesus all the time, mostly about how horribly one has sinned' (p.180)3. 'Belief in the forgiveness of sins seems to aggravate rather than assuage the sense of guilt, and the more these people repented and confessed, the more they were embarrassed to go creeping to Jesus again and again for his pardon. They feel simply terrible about drawing so heavily on the merits of the cross, infinite as they might be, and idealized being good children in their paternalistic universe…' (p.181)4. Хороший ответ на его синкретизм от одного из его друзей: 'Есть много религий, но только одно Евангелие…' Watts хороший пример тому, как христианство, растворенное в 'религии' и 'мистике', теряет свою единственность, свой смысл и силу как суда над религией.