ДНЕВНИКИ 1973-1983

его, что оно выход ввысь из самого этого ритма. Оно есть возможность жить правдой революции внутри закона (то есть 'падшего мира') и правдой закона (отражающего в падшем мире строй бытия) внутри революции. Ибо как закон – 'во имя' той правды, которой живет революция, так и революция – 'во имя' той правды, которой бессильно живет закон… Христианство, таким образом, – их совпадение, coincidentia oppositorum1 , и этот 'синтез' закона и революции, исполненность их друг в друге – это и есть Царство Божие, сама правда, сама истина, сама красота, ибо Жизнь и Дух…

Мне кажется, что тут ключ к христианскому восприятию культуры, политики, да, конечно, и самой 'религии' – христианского 'держания вместе', а потому и свободы от консерватизма и 'революционизма'. Отсюда – ужас и от

1 совпадение противоположностей (лат.).

'правого' христианина, и от 'левого' (в их обособленности друг от друга). А для меня – объяснение того, почему с 'правыми' я так остро чувствую себя 'левым', а с 'левыми' – 'правым'.

Еще об этом же – в области искусства: в красоте всякого подлинного произведения искусства всегда можно найти закон . Однако рождается оно не от закона, а от 'исполнения' его, от благодати; исполняя закон, красота преодолевает его. А когда остается 'под законом' и хочет родиться 'у закона' (современные иконописцы, все копирующие) – то умирает, становится стилизацией, так что закон оказывается смертью искусства. И не 'закон', а красоту мы ищем и воспринимаем в искусстве…

Ненавистная всем революционерам полиция и 'икона полицейского' в детективном фильме или романе. Полиция – 'закон' и полиция – борьба со злом и торжество уже не 'закона', а правды.

Ненависть к государству ('левое') и комок в горле при пении национального гимна ('правое'). Государство – закон и государство – строй, общность, даже красота.

'Обрядоверие' и опыт обряда как иконы и дара благодати…

'Права человека' (закон) и благодатная, радостная свобода от всяких прав: уничижение Христа…

Вторник, 9 декабря 1975

Опять все утро – с восьми до двенадцати – в семинарии, за разбором и обсуждением 'кризиса'. Возвращаюсь домой опустошенный и разоренный… Завтракают кроме мамы Том, только что вернувшийся из Найроби (Всемирный Совет Церквей), и Миша Аксенов. Том рассказывает об Африке и о конференции Совета Церквей. Последний вечер с мамой!

Среда, 10 декабря 1975

По возвращении с Kennedy Airport, куда я провожал маму. Эти пять недель с ней были трудными, а вот – в свете расставанья – остается только и именно свет, а также острая жалость к старости, одиночеству, беспомощности. Ехал домой, вспоминал изумительные стихи Baudelaire'a: 'ange plein de bonheur, de joie et de lumieres…'1 . Что-то есть бесконечно важное в этом убывании жизни и в борьбе – беспомощной и безнадежной – за свое место в ней, за то, чтобы еще быть кем-то и чем-то, а не просто epave2 . И становится стыдно, что раздражался, что она 'мешала' нашей жизни и т.д. Остается только то, что она дала нам 'детство без печали'. И что – по сравнению с этим медленным нисхождением в смерть – вся суета, окружающая нас и к этому торжественнейшему из всех возрастов жизни равнодушная? До сих пор – пятьдесят четыре года! – я неизменно жил в мире, в котором у меня была мать . А сегодня утром, когда она уходила от меня в коридорчик, ведущий к аэроплану, я

1 Из стихотворения Ш.Бодлера 'Искупление': 'О, ангел счастия, и радости, и света!' (фр.) (перевод И.Анненского).

2 развалиной, никому не нужной (фр.).

так остро почувствовал, что скоро-скоро будет мир без мамы и что с этого момента начнется и мое собственное 'нисхождение'.

Четверг, 11 декабря 1975

Объяснение вчера с вл. Сильвестром – 'по душам'. Я не мог бы быть 'политиком', так как мне всегда ясна правота почти каждой точки зрения. Как это у Георгия Иванова: 'Чем связаны мы все? Взаимностью непониманья…'1 . Потом, после разговора, особенно дружный и веселый ужин у Трубецких.

Вчера в [газете] International Herald Tribune разгром Солженицына за его статью в Times о Киссинджере. Громит его крайне правый William Buckley.

Вчера несколько часов над 'Литургией' – и сразу хорошо и бодро на душе.

Пятница, 12 декабря 1975

Последний день лекций. Вчерашние заседания прошли благополучно, но измотали в конец. Однако, сидя с этими двадцатью очень простыми людьми, еще раз 'умилялся' на Америку. Эта всегдашняя готовность отдать время, работать…

Несколько часов в Нью-Йорке. Темный, холодный, почти морозный и сухой день. И всюду огни елок, всюду предпраздничное возбуждение… Моя неистребимая любовь к городу , к его оживлению. Сейчас уже предвкушаю зимний, декабрьский Париж… Изумительная елка на Rockefeller Center. Когда смотрел на нее, укололо печалью: в прошлую пятницу, ровно неделю тому назад, привез смотреть на нее маму…

Понедельник, 15 декабря 1975

С восьми часов утра в моем кабинете. Сейчас двенадцать часов дня: все эти четыре часа без перерыва разговоры, телефоны, 'проблемы': голова готова лопнуть, хотя и совершенно опустошенная. Чувство такое, что на меня льется какая-то лавина, от которой спасенья нет. Все люди от меня чего-то требуют – и мгновенно…

Вчера Литургия, обед и лекция (о патр. Тихоне) в храме Христа Спасителя на 71-йулице. Погружение, после нескольких лет, в русскую эмиграцию. Слушая хор – такой типично эмигрантский, с уже стареющими голосами, чувствовал, что возвращаюсь в детство. Все 'концертное', все до боли знакомое – и потому все это родное и чувство хорошее. Много народу. После Литургии – тоже привычная 'благодушная' атмосфера приходских обедов. Лекция. На лекции – Коряков, Слава Завалишин, несколько 'диссидентов', приведенным Мишей Аксеновым и о.Кириллом Фотиевым.

В 3 часа едем на благочинническую вечерню. Теперь – погружение в другой мир. Вечер с восемью молодыми священниками.

'Нам внятно все…'2 . Но сама эта 'внятность' становится невыносимым крестом.

1 Из стихотворения 'Тускнеющий вечерний час…'. Правильно: 'Что связывает нас? Всех нас? – / Взаимное непониманье'.

2 Из стихотворения А.Блока 'Скифы'.

Вторник, 16 декабря 1975

Теплынь такая, что, кажется, вернулось лето. Вчера все после-обеда в скучнейшем 'оформлении' нового автомобиля, который мы, наконец, получаем.

Четверг, 18 декабря 1975

Часовая встреча, вчера, в Biltmore'e с Иваском. Хотя и постарел, но держится: какая-то рубашечка fantaisie и еще что-то вроде бус. Через десять минут становится ясно, что, в сущности, особенно разговаривать нам не о чем – разве что об общих знакомых. Его мировоззрение сложилось, даже, по-моему, окаменело: это все то же 'Не люблю Ветхого Завета', 'Мандельштама нужно причислить к лику святых', все, что я от него слышал годами. Доброжелателен, ценит дружбу, 'приятен во всех отношениях', но 'непромокаем' ни к чему, кроме того что уже стало его миром. Что меня всегда пугает в этих людях, это то, что – сознательно или подсознательно – их мировоззрение укоренено в желании 'оправдать' себя.

Вчера, во время party у маленького Саши (три года!), с Л. прошлись по Пятой авеню, поглядели на елку у Рокфеллера. Все в огнях, все звучит Christmas carols, все вливает в сердце праздник.

Пятница, 19 декабря 1975

Последний день семестра, большинство студентов уже разъехалось, на утрени сегодня – горсточка. Как всегда, особенно ощущаю и люблю эту атмосферу кануна, предпразднества.

Забыл записать: на днях после одиннадцати вечера звонок от Николы Арсеньева: 'Дорогой друг, я только что написал стихотворение и хочу прочитать его…' Самого стихотворения не помню: как всегда у