Мелодраматичность этих мыслей встревожила Лорел, она заперта не в тюрьме, а в прачечной. Дверь закрыта, но настоящего страха Лорел не испытывала.
Кроме того, все это проделал Джек. Джек! А она даже на секунду не могла себе представить, что он способен причинить женщине вред.
Хотя он больше не был тем самым Джеком, о котором она так думала. Война изменила его. До войны она готова была поклясться, что он никогда не станет сажать ее под замок. Нет, он больше не был ее Джеком. Это был совершенно другой, новый человек.
Этого человека она могла с радостью ненавидеть до конца жизни.
Она слышала свое хриплое дыхание и потому не сразу поняла, что в комнате раздается еще какой-то звук. А когда поняла, сразу вскинула голову и, затаив дыхание, прислушалась. Звук нарастал. Это был странный скрип, напоминающий повороты ржавого колеса. И шел он из стены возле гардероба. Несколькими шагами Лорел пересекла комнату и толкнула дверцы шкафа.
Мелоди сидела, свернувшись, в темном, пахнущем пылью ящике и думала: что, может, ей не так уж и хочется попасть на чердак? Может быть, той дамы там уже нет. Может быть, Эван опять отправится кататься верхом с Билли-виком и забудет о том, что она сидит здесь, наверху, в темноте и пыли. Может, ей стоит покричать вниз, в шахту, что ей страшно и она хочет спуститься вниз.
… Эван, конечно, вздохнет, но не заругается, потому что он не вредный, большой мальчик и ничего не пугается. Он похлопает ее по плечу и скажет:
— Все в порядке, Мел.
А потом он сунет руки в карманы и уйдет, насвистывая, чтобы отыскать кого-нибудь похрабрее и поинтереснее.
Поэтому Мелоди крепко стиснула зубы, пресекая рвущийся наружу вопль, закрыла глаза, чтобы не видеть темноты, и зажала уши руками, чтобы не слышать надрывного скрипа канатов, так похожего на чей-то плач.
Скрип прекратился. Потом свет за веками перестал быть черным и стал розовым. Затем сквозь ладошки, зажимавшие уши, она услышала, как кто-то произносит что-то похожее на ее имя, только произносит его как-то задыхаясь и всхлипывая.
Она открыла глаза и сразу заморгала, потому что теперь сквозь открытую дверцу шкафа в ее темный и затхлый ящик лился солнечный свет. А через мгновение она разглядела фигуру стоявшей напротив леди с широко открытыми глазами. Леди прижимала руки к лицу так, что видны были только глаза. Они были в точности как глаза той вредной леди в большом холодном доме.
Мелоди отпрянула. Она не хотела разговаривать с вредной леди. Она думала, что встретит совсем другую даму. Даму, которая захочет поговорить с ней.
Однако дама уронила руки, и Мелоди увидела, что перед ней не та вредная леди. Эта была другой. У нее были такие же глаза и такие же волосы, но лицо было красивым и приятным… милым, а не красивым и вредным.
Она была похожа на шахматную королеву.
Но все же Мелоди не захотелось выходить из ящика. Королева произнесла что-то задыхающимся голосом и протянула к ней руки, но Мелоди отодвинулась от этих рук подальше.
Королева тут же опустила руки. У нее стал очень печальный вид, но Мелоди все равно не хотела выбираться из ящика, но, поскольку не любила видеть людей грустными, поинтересовалась:
— Ты собираешься плакать?
Королева быстро заморгала, потом покачала головой:
— Нет. Никаких слез.
Голос у нее был добрый, но какой-то хриплый, как у Билли-вика, когда у него насморк.
Мелоди обхватила себя руками.
— Это хорошо.
Она продолжала разглядывать королеву. Сама не зная почему. Королева вызывала у нее какое-то странное чувство. Не страх, а что-то новое. Все же лучше пока останься в ящике.
Королева тоже не сводила с Мелоди глаз. Это очень хорошо: значит, и Мелоди можно продолжать смотреть на нее в упор… значит, это нельзя назвать невежливым. Поэтому Мелоди сидела в ящике «немого слуги» и смотрела, смотрела. И королева тоже смотрела и смотрела.
Глава 9
Закончив выкладывать на столе все свидетельства жизни Мелоди до появления в клубе «Браунс», Мэдлин отступила на шаг, и они, все четверо, стали внимательно разглядывать их.
Маленькую тряпичную сумочку с латками в трех местах. Два маленьких муслиновых платьица, когда- то вполне приличных, но выцветших от стирок. Старенький передничек, уже не совсем белый. Маленькие чулочки, штопанные-перештопанные. И пару крохотных изношенных башмачков с порванными шнурками.
— «Деньги перестали приходить», — тихо процитировал Эйдан. Записка, старательно исписанная печатными буквами, лежала рядом с мешочком.
Прю, никогда раньше не видевшая все эти вещи, смотрела на них с интересом.
— Думаю, что деньги перестали приходить довольно давно. — Она обвела указательным пальцем крохотную пяточку чулочка. — Здесь больше штопки, чем основы. Такими были чулки Эвана, когда у нас не было денег, чтобы купить новые. Я все штопала и штопала… пока они не начинали расползаться у меня в руках.
Колин нежно погладил ее по спине.
— Эти дни ушли в прошлое и для Эвана, и для Мелоди.
— Они такие крохотные, — медленно покачала головой Мэдлин. — Как же она выросла за эти несколько последних месяцев.
— Эта нянечка Прюит, наверное, с ума сходила от отчаяния. — Лицо Прю застыло. — Видно, что она очень любила Мелоди.
— Мы этого знать не можем, — вскинула голову Мэдлин.
Прю обвела пальцем ряд вышитых простеньких цветочков на передничке.
— Мелоди говорит, что нянечка была очень старой. Она рассказала мне, что той было трудно спускаться по ступенькам. И все же она потратила силы на то, чтобы вышить для Мелоди ее любимые цветочки. — Прю сочувственно поглядела на Мэдлин: — Смирись, Медди: ты не первая полюбила ее.
Мэдлин дернула плечом.
— Ладно, ладно, нянечка Прюит была доброй старушкой, которой не хотелось отдавать Мелоди. Но это не значит, что сейчас она в лучшем положении может взять ее снова.
Эйдан ласково отвел локон от глаз жены (необычное для него публичное проявление нежности).
— Я со своей стороны очень рад, что Мелоди любили. И мне хотелось бы поблагодарить нянечку Прюит за ее добрую заботу.
Колин оперся обеими руками на стол и пристально вглядывался в лежащие там вещи, словно принуждая их заговорить.
— Есть ли в этих вещах что-нибудь особенное? Редкое? Прю покачала головой:
— Они обычны, как трава.
Эйдан взял записку и поднес ее к льющемуся из окна свету.
— Так что это единственная наша улика.
— Подожди, — прищурился Колин. — Что это там на обороте? — Он обошел стол и, взяв у Эйдана записку, перевернул ее. — Какие-то линии, — объявил он. — Каракули. Выцветшие пометки.
Прю протянула руку:
— Можно мне посмотреть? — Подойдя к окну, она приложила записку к стеклу, и на свету пометки на обороте стали гораздо заметнее. — Мне нужен карандаш.
