Пуговка откинулся на стуле и вздохнул:
— Все эти счастливые пары. Полагаю, пройдет немного времени, и я потеряю еще одну. Видимо, и я не совершенен.
Джек не очень-то и слушал его. Он умирал дюйм за дюймом. Он остался один. Наверное — он в этом не сомневался, — Лорел уже обнаружила открытую дверь чердака и явила себя членам клуба. После этого даже друзья отвернутся от него. И он, конечно, не станет их винить. Все последние годы он старательно избегал дружеских связей. Откуда было ему знать, как тяжело будет рвать их?
Ему вдруг захотелось вновь очутиться в сером глухом мире и продолжать там жить!
Неужели это правда? А как же Мелоди? Не знать ее? Не знать Лорел, теплую и сладкую, лежащую в его объятиях, танцующую и поющую на крыше? Упустить знакомство с настоящей любовью?
Нет! Каждый такой момент был подарком небес.
А вот следующие сорок или около того лет станут настоящим адом.
Когда несколько минут спустя в контору Пуговки ворвались Колин и Эйдан, Джек просто решил. Что ад наступит немного раньше, чем он предполагал.
Уилберфорс нашел своего младшего швейцара на площадке черной лестницы любующимся Сент- Джеймс-стрит в маленькое окошко, расположенное высоко в стене.
Бейливик с тоской посмотрел на своего начальника:
— Она ушла.
Уилберфорс знал, что молодого гиганта огорчила не только разлука с малышкой Мелоди, Фиона тоже в этот день покинула «Браунс».
Было мучительно больно видеть, как это подкосило такого большого и доброго мужчину.
Фиона подошла утром к Уилберфорсу. Она высоко задрала подбородок и расправила плечи, но лицо было бледным, а глаза покраснели от слез.
— Думаю, что я не подхожу городу Лондону, — сказала она дворецкому. — Мне жалко расставаться с леди, сэр, но городской воздух не для меня.
Она хорошо поработала за проведенную в «Браунсе» неделю, так что Уилберфорс отдал ей не только заработанное жалованье, но и премию вдобавок. Теперь, глядя на страдания Бейливика, он подумал, что, пожалуй, не стоило отпускать Фиону с такой легкостью.
Фиона проводила малышку Мелоди с ее матерью. Потом она долго паковала свой маленький чемодан, еще дольше задержалась на кухне, прощаясь со всеми слугами.
Со всеми, кроме одного.
Бейливик не смог сказать ей «прощай».
— Бейливик! — В конце концов, сколько можно?! Уилберфорс слишком долго нянчился с этим парнем. — Фиона ушла, потому что ты буквально выставил ее за дверь.
Бейливик потрясенно обернулся к Уилберфорсу:
— Я, сэр? Но я…
— Ты ее выгнал
Бейливик вытер нос рукавом ливреи. Содрогнувшись, Уилберфорс сделал вид, что не заметил этого.
— Я ее не выгонял! Я хотел, чтобы она поняла, что я не похож на других парней!
— Она видела, что в отличие от других ты ею совершенно не интересуешься.
Бейливик растерянно заморгал:
— Но я же достал ей эту работу… Я носил для нее все свертки. Я собирался сделать ей подарок!
— Романтический?
Бейливик пожал плечами:
— Это был набор серебряных щеток. Для дам. Вроде как орудия труда.
Уилберфорс смотрел на Бейливика, не выказывая кипевшей в нем досады.
— Разве это можно назвать романтическим подарком?
Лицо Бейливика сморщилось от отчаяния.
— Но у меня нет никакого опыта, сэр. Я никогда до этого не ухаживал за девушкой.
Бедный Бейливик. Любящий и верный. Бедная Фиона. Опытная во всем, кроме настоящей любви. Они были невозможной парой. Они были созданы друг для друга.
Нет, так не пойдет. Мир перекосился. А Уилберфорс гордился тем, что умел его выпрямлять и наводить порядок.
— Почему ты не попросил ее выйти за тебя замуж?
Бейливик растерялся еще больше:
— Но младшие швейцары не женятся, сэр. Мы ведь должны жить в доме. Жена ведь не может жить в доме!
Уилберфорс посмотрел сквозь маленькое окошко на улицу.
— Это клуб джентльменов, в котором одновременно, проживают леди и дети. И котенок. А вскоре, я подозреваю, появится щенок для мастера Эвана.
Слегка склонив голову, Уилберфорс подавил мгновенную тоску по старым мирным и упорядоченным временам. Тем скучным серым дням, грозившим продлиться до конца его жизни.
— Бейливик, я пришел к выводу, что этот клуб занимает в мире особое место. Здесь, в «Браунсе», правила таковы, какими делаем их мы.
— Я не понимаю, сэр, — шмыгнул носом окончательно сбитый с толку Бейливик.
Уилберфорс повернулся лицом к огромному Бейливику:
— Бейливик, ты очень хорошо служил нашим джентльменам и их семьям. Ты выказал преданность и храбрость, гораздо большую, чем требовали служебные обязанности. По сути, ты сделал для благополучия и счастья членов нашего клуба больше, чем все остальные слуги, вместе взятые.
Бейливик остолбенел под ливнем нежданных похвал. Казалось, что он вот-вот упадет в обморок.
Уилберфорс предостерегающе поднял руку:
— Не перебивай. Итак, поскольку ты такой ценный работник и поскольку необходимым условием безупречной работы этого заведения является твое спокойствие, для лучшего обслуживания потребностей членов клуба мне надлежит поднять твой статус.
Выражение лица Бейливика являло бесценную смесь растерянности и доверия. У него был вид озадаченной гончей.
— Я не понимаю, что все это значит, сэр.
Уилберфорс долго смотрел на него.
— Это означает, что ты повышен до главного швейцара и можешь жениться при условии, что твоя невеста тоже служит в этом доме и живет в нем.
Это должно пресечь возможные требования равенства со стороны других слуг.
Уилберфорс удовлетворенно сложил руки перед собой.
— Ты можешь занять подходящую комнату, и твое жалованье будет повышено. — Он поднял указательный палец. — Немного повышено.
Не стоило доходить до крайностей. Нужно придержать несколько морковок на будущее.
Бейливик долго стоял, не шевелясь, как огромный оглушенный бык. Затем Уилберфорс оказался в крепких медвежьих объятиях и буквально повис над землей. Прежде чем он смог попенять на это своему гиганту служащему, Бейливик снова уронил его на землю и побежал вниз по черной лестнице.
От топота его сапог с балок потолка осыпалось легкое облачко пыли и приземлилось на плечи ливреи Уилберфорса. Слегка нахмурившись, он его аккуратно стряхнул.
Пыль! В его клубе?!
Трое мужчин толпились в конторе Пуговки. Так что там нельзя было даже локти расправить. Но Пуговка не собирался уходить и предоставлять им место для обсуждения личных секретов. Он не хотел пропустить ни единой подробности. Поэтому он продолжал тихо сидеть на своем стуле, давая возможность Колину и Эйдану загнать Джека в угол. Бренди было подано и разлито по стаканам, но никто не рвался утопить в них свои печали. Нет, сегодня печали и горести бурлили и кипели, являя миру и Пуговке
