руки за спину, он бродил по больнице и, стиснув зубы, так и кипел от злости. Он поклялся себе довести это дело до конца, даже если ради этого придется взять отпуск. Но если Монжо умрет, с чего тогда начать расследование?… Черт возьми, а телефонный звонок?
— Фред!
Он вернулся в комнату, служившую ему кабинетом, глаза его блестели.
— Беги в бистро на улице Броссолет и допроси хозяина. Вчера вечером он слышал убийцу. Возможно даже, он уже видел его раньше вместе с Монжо. Поторапливайся!
Марей дал себе время насладиться первой сигаретой за день и, шагая взад и вперед по двору, придумал новую версию: Монжо должен был ждать убийцу где-то неподалеку от завода. Он погрузил цилиндр в машину и увез, а преступник тем временем мог вернуться на завод через главный вход. Надо будет проверить, чем занимались в это время все служащие, включая и руководство. Табар, верно, проделает эту гигантскую работу…
Размышления Марея были прерваны. Его позвали: Монжо как будто приходил в себя. Марей побежал по коридорам и только по дороге заметил, что забыл надеть галстук. Монжо выглядел не таким мертвенно- бледным. Дастье, молодой хирург, кончал перевязку.
— Он слышит, — сказал хирург. — Попытайтесь, только недолго.
И Марей начал что-то путано говорить, он уже не знал, с чего начать. Монжо повернул голову. Глаза у него были мутные, рассеянные, и все-таки они следили за движениями комиссара.
— Монжо, — прошептал Марей, — я был там… когда в вас стреляли… в саду… Вы меня слышите?
Монжо опустил веки.
— Хорошо… Я следил за вами… Как зовут того, кто покушался на вас?… Назовите только имя, и на сегодня будет довольно.
Дастье и обе санитарки подошли ближе. Раненый пытливо вглядывался в лица, со всех сторон склонившиеся над кроватью, словно с огромным трудом пытался отделить образы, возникшие перед ним наяву, от тех, что осаждали его во сне.
— Только имя, — повторил Марей.
Монжо мотнул головой справа налево.
— Он отказывается, — шепнула санитарка.
— Скорее всего, просто не знает, — сказал Дастье.
— Имя? — жестко произнес Марей.
Дастье взял руку Монжо, щупая пульс, и Монжо ответил ему неким подобием улыбки. Марей еще ниже склонился над ним.
— Послушай, Монжо… Ты ведь знал его?… Закрой глаза, если ты его знал… То, что я от тебя требую, совсем нетрудно… Ты не мог его не знать. Так что закрой глаза, и все.
Глаза Монжо оставались широко открытыми.
— Нечего рассказывать мне сказки, — проворчал Марей. — Он-то тебя отлично знал.
Монжо закрыл глаза.
— Он тебя знал, а ты его нет?
И тогда без всякого выражения, голосом странным, похожим на рыдание, Монжо произнес:
— Нет.
Гримаса боли скривила его рот.
— Оставьте его, — приказал Дастье. — Он уже обессилел.
Он подтолкнул комиссара к выходу. Марей тотчас же стал звонить Люилье.
— Все в порядке, — говорил он возбужденно, — он скоро сознается. Он уже ответил.
— Он знает убийцу?
— Уверяет, будто не знает, но это ложь. Я не мог его долго допрашивать, он еще очень слаб. Но сегодня вечером я за него возьмусь. Не забудьте побеседовать с хирургом. Его зовут Дастье. Парень умный, готов помочь нам… Что слышно у Табара?
— Ничего.
— Я вас предупреждал, — заявил Марей и повесил трубку.
С этого момента между раненым и полицейским начался опасный поединок. Марей был терпелив. Монжо чувствовал, что на его стороне санитарки и хирург. Дастье не отказывался помогать Марею, но, как только видел, что силы Монжо на исходе, тут же вмешивался, выпроваживал Марея из палаты, и упрямый комиссар шел в коридор, курил сигареты одну за другой, потом снова возвращался.
— Послушай-ка, мой дорогой Монжо. Не притворяйся, что спишь. Этот номер не пройдет. Ты видел того человека вот так, как я тебя сейчас вижу… Опиши его.
И Монжо, вздыхая и морщась от боли, словно в нерешительности отрывисто отвечал:
— Небольшого роста… в плаще.
— Какого цвета?
— Черного.
— С поясом?
— С поясом…
— В шляпе?
— Да.
— В фетровой?
— Да.
— Надвинутой на глаза?
— Да.
— Он был с усами, с бородой?
— Нет… Бритый…
Марей сжимал кулаки. Он догадывался, что Монжо лжет, болтает просто так, все что ему в голову взбредет. К тому же шофер сам себе противоречил, один день говорил одно, другой день — другое, а когда Марей повышал голос, так жалобно смотрел на санитарку, всегда сопровождавшую комиссара, что та тут же прекращала допрос.
— Как вы не понимаете, что это негодяй, — возмущался Марей.
— Может быть. Но здесь он имеет право на снисхождение.
И Монжо, здоровье которого теперь восстанавливалось прямо на глазах, упорно разыгрывал из себя тяжелобольного, а если Марей становился слишком настойчив, вдруг начинал стонать.
— Хорошо, — говорил Марей. — Отдохни. Через четверть часа я вернусь.
И вскоре действительно возвращался, с улыбкой потирая руки.
— Ну как? Теперь лучше?… Давай поговорим.
Все начиналось сызнова: приметы незнакомца, его походка, говор… Монжо, в конце концов, невольно вступал в игру.
— Где он тебя ждал?
— Перед дверью.
— Почему вдруг такое позднее свидание, в десять часов вечера?
— Днем он был занят.
— Откуда ему стало известно, что ты обедаешь «У Жюля»?
— Не знаю.
— Он звонил тебе впервые?
— Да.
— Чего он хотел?
— Нанять меня в шоферы.
— Почему ты его впустил?
— Нельзя же было разговаривать на улице.
— Ладно. Что вы друг другу сказали?
— Ничего. Он вынул револьвер.
— Вот так сразу?
— Да.
