— Да. Жаль было упускать такой случай. Разумеется, можно было выстрелить с берега, но я опасался, что не попаду в уязвимое место. Поэтому я доплыл до отмели, вложил дуло ему в пасть и выстрелил. Мне редко доводилось видеть крокодила таким ошарашенным.
— Но это же смертельно опасно!
— Ах, опасность, — рассмеялся Эдди Дентон. — Привыкаешь немного рисковать. Кстати об опасности. Был один неуютный момент, когда раненый гонго зажал меня в узком тонго. Как на грех, при мне был только сломанный перочинный нож, у которого сохранились лишь штопор, да такая штуковина, чтобы выковыривать камешки из конских копыт. И вот…
Дальше я слушать не мог. Есть вещи, которые вынести невозможно. Я придумал какой-то предлог и ушел. По лицу девушки я видел, что она готова вручить сердце романтическому приезжему, и вопрос лишь в том, когда это произойдет — через день или через два.
На самом деле не прошло и суток, как Бетти прибежала ко мне. Понимаете, она выросла у меня на глазах и всегда делилась со мною своими бедами.
— Мне нужен ваш совет, — начала Бетти. — Я так несчастна!
Она расплакалась. Я видел, что бедняжка взвинчена, и попытался успокоить ее рассказом о том, как однажды прошел длинную лунку в четыре удара. Друзья говорили, что это лучшее снотворное, и не ошиблись: на том месте повествования, где я с пятнадцати футов попал точно в лунку, Бетти перестала всхлипывать. Она вытерла глаза, зевнула раз ли два и смело взглянула мне в лицо.
— Я люблю Эдди Дентона!
— Этого я боялся. Когда появились первые симптомы?
— Для меня это было как гром с ясного неба. Вчера вечером мы гуляли в саду, он рассказывая, как его укусил ядовитый зонго, и внезапно у меня перед глазами поплыло. Очнулась я у Эдди в объятиях. Он прижимался щекой к моей щеке и булькал.
— Булькал?
— Так я сперва подумала. Впрочем, Эдди меня успокоил. Просто он говорил на одном из малоизвестных диалектов Восточной Уганды, на который всегда переходит в минуты сильного волнения. Вскоре он настолько оправился, что смог перевести свои слова на английский, и так я узнала, что Эдди меня любит. Он поцеловал меня. Я поцеловала его. Мы поцеловались.
— И где все это время был Мортимер?
— В доме, составлял каталог своей коллекции ваз.
Признаюсь, в этот миг мне захотелось бросить Мортимера на произвол судьбы. Человек, который сидит дома и составляет каталог ваз, покуда его невеста гуляет при луне с путешественниками, достоин своей участи. Тем не менее я поборол минутную слабость.
— Вы ему сказали?
— Разумеется, нет.
— Вы считаете, ему будет неинтересно?
— Как я могу ему сказать? У него разобьется сердце. Я нежно люблю Мортимера. Эдди — тоже. Мы оба скорее умрем, чем причиним ему боль. Эдди — воплощение чести. Он, как и я, считает, что Мортимер не должен ни о чем знать.
— Так вы не собираетесь разорвать помолвку?
— Я не могу. Эдди со мной согласен. Если ничего не удастся изменить, он готов сказать мне «прости», уехать далеко-далеко в пустыню, и там искать забвения в тишине, нарушаемой лишь воем бродячих йонго.
— Вы сказали «если ничего не удастся изменить». Что вы имели в виду?
— Я думала, может, вы что-нибудь посоветуете. Что если бы Мортимер решил сам разорвать помолвку?
— Ерунда! Он в вас души не чает.
— Боюсь, что так. На днях я уронила одну из его лучших ваз, а он только улыбнулся и сказал: «Пустяки».
— Я приведу вам лучшее доказательство. Сегодня утром Мортимер пришел ко мне и попросил тайно дать ему несколько уроков гольфа.
— Но он же терпеть не может гольф!
— Именно так. Но хочет научиться ради вас.
— А почему тайно?
— Чтобы сделать вам сюрприз к дню рождения. Вот как он вас любит!
— Я его недостойна! — прошептала Бетти. У меня родилась мысль.
— А что если мы его в этом убедим?
— Не понимаю.
— Например, можно было бы уверить его, что вы — беспробудная…
Бетти покачала головой.
— Он знает.
— Что!
— Я сказала ему, что ужасно долго сплю по утрам.
— Я хотел сказать, «беспробудная пьяница».
— Ни за что на свете не буду притворяться пьяницей.
— Морфинистка? — предложил я.
— Терпеть не могу лекарств!
— Знаю! — воскликнул я. — Клептоманка!
— Это еще кто?
— Клептоманы — это те, кто ворует.
— Ужасно!
— Ничего подобного. Вполне милая слабость для светской женщины. Вы сами не знаете, как это получается.
— Но как же я узнаю, если не знаю?
— Простите?
— Как я могу сказать Мортимеру про то, чего сама за собой не знаю?
— А вы и не говорите. Скажу я. Завтра сообщу, что вы заходили ко мне, украли мои часы и… — Я обвел взглядом комнату, — серебряную спичечницу.
— Я бы предпочла вон ту бонбоньерку.
— Вы не получите ни спичечницы, ни бонбоньерки. Я просто скажу, что вы их украли. И что дальше?
— Мортимер ударит вас айроном.
— Ничего подобного. Я старик. Меня защищают мои седины. Он потребует, чтобы я повторил эти слова при вас, а вы их опровергли.
— А потом?
— Вы сознаетесь в краже и освободите его от данного слова.
Она некоторое время сидела молча. Я видел, что мои слова произвели на нее глубокое впечатление.
— Думаю, идея замечательная. Спасибо огромное. — Бетти встала и пошла к двери. — Я знала, вы придумаете что-нибудь замечательное. — Она замялась и добавила с надеждой: — Может быть, для большего правдоподобия мне все-таки захватить бонбоньерку?
— Это только все испортит, — твердо отвечал я, убирая бонбоньерку и запирая ее в стол.
Некоторое время Бетти молчала, разглядывая ковер. За него я не опасался — он был прибит гвоздями.
— Что ж, до свидания, — сказала Бетти.
— Оревуар, — отвечал я. — Мы встречаемся с Мортимером завтра в половине седьмого. Ждите нас у себя часам так к восьми.
