Стёпа Марат

Ю. В. Буйда СТЁПА МАРАТ Рассказ

Возвращавшийся домой после смены кочегар бумажной фабрики Стёпа Марат успел выхватить из-под скорого поезда Нату Корабельникову, сам при этом лишившись обеих ног до колен. Женщина хоть и была здорово пьяна, но всё же раздобыла в ближайшем саду тачку, на которой возили навоз, и доставила Стёпу в больницу, где доктор Шеберстов остановил кровотечение, наложил швы и отправил пострадавшего в палату, а Нату — отсыпаться, не обращая внимания на её настойчивое требование пристроить где-нибудь Стёпины ноги в хромовых сапогах, временно валявшиеся в тачке.

Утром, опохмелившись «мурашкой» — пузырьком муравьиного спирта, вылитого на хлебную горбушку, Ната явилась в больницу просить у Стёпы прощения.

— Не, — довольным голосом отказал Степан, — ходи непрощенная, так и быть.

— Как же? — растерялась Ната. — А с ногами что делать?

— Холодец свари, — приказал Степан. — Как выпишут, заявлюсь на пузырь под холодец. Сапоги вот жалко: десять лет носил, а всё как новые скрипят.

— Больно? — плаксиво спросила Ната.

— До свадьбы заживёт. Я же тебе говорю: приду на холодец. Гони самогон к свадьбе — гульнём. Опять жаль: плясать тебе за двоих придется. Но только чтоб без мышей мне!

Ната согласно закивала, плохо соображая, на каком она свете, и пошла домой ставить брагу.

О прошлом её никто ничего не знал. Когда она пьяная вывалилась на вокзальный перрон из московского почтово-багажного, то, прежде чем спросить, как называется городок, выплюнула мышь, которую держала во рту двое суток, спасаясь от зубной боли. Она устроилась в городскую прачечную, мужчин почему-то сторонилась, хотя среди женщин, регулярно просыпавшихся в своих постелях рядом с мужьями, вполне сошла бы за свою. Пила она в одиночку. А когда жизнь становилась совсем невмоготу, раздобывала где-то крошечного мышонка и несколько дней носила его за щекой, как леденец.

Стёпа, получивший прозвище из-за службы на легендарном линкоре, был рослый и чубатый детина, утверждавший, что у настоящего мужика нос, кадык и член должны быть одного размера, — однако ни с одной из жен своих не ужился. «Казацкий закон какой? Кони сыты, бабы биты — это порядок». — «Ты ж не казак!» — кричала обиженная и разозленная очередная жена. «Нет. Но подраться люблю. Я ведь как дам в морду — в больнице пролежишь столько, сколько другие — в могиле». По праздникам он надевал бескозырку с надписью «Марат» на ленте, белую рубашку с гюйсом, украшенную медалями и орденами, и расклешенные брюки, в каждой штанине которых могли бы уместиться три Стены. Выпивал он редко, но с размахом. На спор с пяти шагов струей мочи попадал точно в горлышко пивной бутылки, наполняя её доверху в два приема, выждав отстоя пены. После третьего стакана водки свистом останавливал птицу в полете и гасил спичку выстрелом из «кормового орудия». Других талантов за ним не замечалось.

Ната хоть и переживала случившееся и думала часто о Стёпе, но, конечно, никак не ожидала, что после выписки он и впрямь к ней заявится — на руках, благо жила она неподалеку от больницы. Открыв задницей дверь, он кувыркнулся на пол и вспрыгнул на диван.

— Где холодец? — строго спросил он. — Наливай!

— Сейчас, сейчас, — засуетилась Ната. — Ты вот пока выпей да закуси брусничкой, а я горячего приготовлю…

Научившийся в больнице от скуки задавать медицинские вопросы, Стёпа опростал стакан, но, прежде чем бросить в рот горсть брусники, поинтересовался:

— От чего ягода? От головы, живота либо от зубов?

— Бабка на базаре говорит, что от почек и от явлений.

— Ну, раз от явлений… — Стёпа пожевал бруснику. — Наливай по новой. И сама прими, чтоб руки не дрожали: сейчас заявление писать будем.

— Куда? — с ужасом спросила женщина, жалея, что под рукой нет мышонка.

— Чтоб нас расписали мужем и женой, — объяснил Стёпа. — Ну! — И каленым кочегарным басом пропел во всю глотку:

С той же светлою душой
Я стою перед тобой!

Через две недели они стали мужем и женой, а когда Стёпин старинный приятель осторожно поинтересовался, каково ему теперь, Марат продекламировал с пафосом:

Хорошо тому живется,
У кого одна нога:
И яйцо одно не трется,
И не надо сапога!

И уже без пафоса сказал:

— Мне теперь, Колька, сразу двоих сапог не надо — а ты еще спрашиваешь, хорошо мне или плохо!

Когда же Буяниха однажды заметила, что напрасно Стёпа старался, спасая от гибели пьяницу, да ещё ценой собственного здоровья, Марат сострадательно ответил:

— Завидую твоему аппетиту, подруга: ни одной ложки говна не пропустишь. Не иначе вечно жить хочешь.

После неожиданного замужества Ната пить меньше не стала, и хотя Степан её об этом не спрашивал, однажды призналась, что напивается от страха перед каждым очередным пассажирским поездом, прибывающим из Москвы.

— Страшный, конечно, город, — согласился Марат. — Однако до нас пока доедешь, весь страх растрясешь.

— Этот не растрясет, — уныло возразила Ната. — Только не этот.

Степан внимательно посмотрел на неё, но промолчал.

В тот день, когда пассажир с московского скорого — мягкая шляпа, мягкое улыбчивое лицо, долгополый светлый плащ-пылевик и серые перчатки тонкой кожи на костлявых руках — заявился к ним в дом и Ната тотчас принялась собирать чемодан, Марат сидел на диване и мастерил бумажного голубя.

Наконец Ната щелкнула замками чемодана и со вздохом выпрямилась, не глядя на мужа.

— Садись, — велел он, не отрываясь от дела, — я тебе пока развода не давал.

Из-под мягкой улыбчивой маски молчаливого незнакомца вдруг поперли кости и желваки. Ната сжалась, схватилась за чемодан.

— Иди-ка сюда, шляпа, — поманил приезжего Степан, и когда тот, сжав кулаки, шагнул к дивану, ловко схватил его правой рукой за нос. Спрыгнул на пол и, не выпуская вражьего носа, из которого уже вовсю хлестала кровь, ползком-прыжком дотащил мычащего, невольно опустившегося на четвереньки гостя до двери. — Жаль, ноги у меня нет, чтоб тебя чин чинарем проводить. Дверь видишь?

Гость замычал.

Левым указательным пальцем Степан, сжав губы, с маху пробил дверную доску насквозь. И только после этого отпустил окровавленный нос.

— Назад вернешься только через эту дырку, — сказал Степан. — Но сперва постучись, чтоб я успел дверь на ключ запереть.