— Да-да, расторгла. Как вам известно, мы пошли в лес. Сами понимаете, что чувствуешь, когда гуляешь в лесу с любимой девушкой. Солнце сочилось сквозь листву, рисуя золотой узор под нашими ногами; воздух был исполнен благоуханий, птичьего пения и тех звуков, которые издают насекомые. Слово за слово, и я сказал, что такой любви, как моя, не знал никто. Гвендолин возразила, что
Что тут скажешь? Есть беды и поглубже. Мрачно думал я о крахе двух юных жизней, когда услышал стук в дверь. Уилмот пошел открыть и вернулся с письмом. Такого лица я у него не видел с тех пор, как он промазал у последней лунки и, соответственно, не получил медали на весенних соревнованиях.
— Вот что, — сказал он, — у вас часом нет цианида?
— Цианида?
— Или мышьяка. Прочитайте. Нет, я сам расскажу. Там есть выражения, предназначенные мне одному. Гвендолин просит прощения и восстанавливает помолвку.
— Она вас любит, как прежде?
— Насколько я понимаю, еще сильней.
— А Вы…
— Я…
— Запустили…
— Запустил…
— Мячом…
— В старого Поскита, когда он наклонился…
— …и он промазал, а потому сыграл вничью.
Я не думал, что чья-то челюсть может настолько отвалиться.
— Вы что, серьезно?
— Да. Хемингуэй мне только что звонил. Завтра у них матч.
— О, Господи!
— Вот именно.
— Что же мне делать?
Я положил ему руку на плечо.
— Молитесь, мой мальчик, чтобы Поскит выиграл.
— Но и тогда…
— Нет. Вы не знаете психологии плохого игрока. Если он впервые в жизни выиграет кубок, он простит жесточайшую обиду. В час триумфа Поскит смягчится. Так что, молитесь, мой друг.
В голубых глазах Уилмота что-то сверкнуло.
— Уж я помолюсь! — обещал он. — Когда вы уйдете, сразу начну. А как — мое дело.
Назавтра, в одиннадцать часов, я пришел к первой подставке, где ждали Поскит с Перси, и через несколько минут игра началась. Сразу стало ясно, что предстоит битва стилей. На поле сошлись люди с прямо противоположными методами.
Поскит, д'Артаньян от гольфа, перенес сюда тактику, которая помогала ему, когда он метал молот. Он закрывал глаза, стискивал зубы, вращал клюшку вокруг головы и с дикой силой опускал ее вниз. Обычно удар приходился по мячу, но сверху или, если он действовал нибликом, раскалывал мяч надвое. Иногда, по таинственной милости Промысла, получалось как надо, и зрители с удивлением видели, что мяч пролетает триста ярдов. Он сам признавал, что все это — чистый случай. Им руководила мысль «Надейся и положись на лучшее».
Метод Хемингуэя был прямо противоположен. Прежде чем сделать удар, он стоял над мячом, слегка трясясь и пристально глядя на него, словно это — сложный пункт закона. Когда наконец он начинал, темп его наводил на мысль о швейцарских ледниках. Сделав небольшую паузу, он опускал клюшку, и мяч пролетал по прямой пятьдесят ярдов.
Словом, соревновались человек, который перед длинной лункой делает от трех до сорока двух ударов, и человек, который неуклонно делает двенадцать. Казалось бы, просто дух захватывает; но я не ощущал приятного волнения. Для него необходимо, чтобы поединок вели по законам благородного турнира, а не корсиканской вендетты. Сейчас было ясно, что царит дух обиды и вражды.
Начнем с того, что право первого удара выиграл Хемингуэй, а Поскит тут же придирчиво осмотрел монету с обеих сторон. Неохотно убедившись, что дело чисто, он немного отступил. Перси сделал свой классический удар, пришла очередь Могильщика.
Замечали вы странную вещь — иногда острая боль души придает игре невиданный блеск? Так случилось и теперь. Ударив по мячу с патологической силой, Поскит отправил его почти на самый газон, а через несколько мгновений его соперник, откашливаясь каждый раз, сделал три неудачных удара.
Но странность, о которой мы говорили, действует и в хорошую, и в плохую сторону. Она помогла при первом ударе и подвела при втором. Пролетев сто семьдесят ярдов, мяч долетел до леса, и раньше, чем Поскит его высвободил, Хемингуэй достиг газона. Перед третьей лункой они снова были равны.
Потом Поскиту пришлось извлекать мяч из зарослей, что потребовало семи ударов. Хемингуэй сделал шесть ударов и вырвался вперед.
Путь к четвертой лунке сворачивает под прямым углом. Хемингуэй выбил мяч из бункера. Поскит сделал удар, какого я в жизни не видел, — мяч, словно взорванный динамитом, полетел влево, но через сто пятьдесят ярдов, словно заметив, где лунка, остановился в воздухе, резко свернул направо и опустился на газон.
Снова ничья. Седьмую лунку Поскит выиграл, но соперник его отыгрался на восьмой.
Девятая — почти у воды. Поскит сделал мощный удар, и казалось, что победа — за ним. Если ему придется сделать еще четыре длинных и три коротких, всего получится восемь, что его противнику недоступно. Посмотрев на то, как Хемингуэй загнал мяч прямо в воду, он удовлетворенно хмыкнул и покинул было газон, но услышал:
— Минуточку!
— Что?
— Вы не собираетесь делать длинный удар?
— Так я же сделал.
— Не думаю. Удар — да, но незаконный. Вы били первым, не имея на это права. Если помните, последнюю лунку выиграл я. Боюсь, мне придется просить вас о повторном ударе.
— Что?
— Правила совершенно ясны.
Хемингуэй достал замусоленную книгу. Повисло неприятное молчание.
— А что говорят ваши правила о тех, кто кашляет тебе под Руку?
— Ничего.
— Вот как?
— Общепризнанно, что бронхиальный катар — болезнь. Он должен вызывать не гнев, а жалость.
— Во-от как?
— Да. — Хемингуэй посмотрел на часы. — Замечаю, что с моего удара прошло три минуты. Если вы потеряете еще пять, вы автоматически проигрываете лунку.
Поскит вернулся к подставке и положил на нее мяч. Вскоре раздался всплеск.
— Третий удар. Поскит ударил снова.
— Пятый удар.
— Вам непременно нужно считать?
— Здесь нет правила.
