Великий князь полностью подготовился.
В анналах английской литературы встречаются счастливые случайности, но редко такие, как появление мистера Барта Кеннеди[130] в тот исторический вечер в «Лобелии». Он завернул туда после обеда и наблюдал весь инцидент с начала до конца. Без четверти одиннадцать взъерошенный человек вбежал через парадный вход в Кармелайт-Хаус[131] и, не дожидаясь лифта, бросился вверх по лестнице, громко требуя ручку, чернил, бумаги.
На следующее утро «Дейли Мейл»[132] пестрела заголовками. Вся пятая страница была тематическая. Заголовки не виляли вокруг да около. Читателя забрасывали фактами:
СЦЕНА В «ЛОБЕЛИИ»
ПРИНЦ ОТТО САКСЕН-ПФЕННИГСКИЙ ОШИКАН РУССКИМИ СОЛДАТАМИ
ЧТО ПОСЛЕДУЕТ?
Таких было еще не меньше семнадцати, а следом шел специальный репортаж Барта Кеннеди.
Писал он так:
«Памятный вечер. Невероятный вечер. Вечер, какой мало кто увидит еще раз. Грозный вечер чудес. Вечер одиннадцатого сентября. Прошлый вечер.
Девять тридцать. Я пообедал. Я съел свой обед. Свой обед! Я съел свой обед этим вечером. Этим дивным вечером. Вечером одиннадцатого сентября. Прошлым вечером!
Я пообедал в клубе. Отбивная. Вареный картофель. Грибы на тосте. Крошечка стилтонского сыра. Полбутылки бургундского. Я откинулся на спинку стула. Я взвесил варианты. Мюзик-холл? Театр? Библиотека? Тот вечер, вечер одиннадцатого сентября, я чуть не убил за книгой в клубной библиотеке. Тот вечер! Вечер одиннадцатого сентября. Прошлый вечер!
Судьба привела меня в «Лобелию». Судьба! Мы — ее игрушки. Ее футбольные мячи. Мы — футбольные мячи Судьбы. Судьба могла направить меня в театр «Гейети». [133] Судьба привела меня в «Лобелию». Та Судьба, что правит нами.
Я передал визитную карточку администратору. Он пропустил меня. Учтивый, как всегда. Он пропустил меня за красивые глаза. Этот администратор. Любезный и учтивый администратор.
Вот я и в «Лобелии». Контрамарочник. Я был в «Лобелии» по контрамарке!»
Далее в оригинале статьи идут продолжительные рассуждения об интерьере мюзик-холла, а также отступление об эстрадных представлениях вообще. Лишь упомянув о зрителях, мистер Кеннеди возвращается к главному.
«А что за зрители собрались посмотреть дивертисмент, подготовленный любезным и учтивым администратором «Лобелии»? Зрители. Их суд не знает апелляций. Они диктаторы в мюзик-холле. Зрители».
Здесь автор отпускает ряд весьма интересных и глубоких замечаний про зрительские массы. Без них можно обойтись.
«Первые ряды партера, заметил я, сплошь занимали русские офицеры. Степные вояки. Бородачи. Русские. Они сидели молча, настороженно. Они мало аплодировали. Они равнодушны к программе. Велосипедисты-эксцентрики. Бойкая субретка и кумир Белгрейвии. Студенты-спорщики. Комик во фраке. Дрессировщик с учеными канарейками. Ничто их не затронуло. Они ждали. Ждали. Беспокойно ждали. Все мышцы напряжены. Собирались с силами. Ждали. Чего?
Мой сосед прошептал спутнику, как приятель ему рассказал, будто сам слышал от билетера, что галерка и амфитеатр битком набиты русскими. Русские. Везде русские. Почему? Так любят мюзик-холл? Или пришли по какой-то скрытой причине? В воздухе висело беспокойство. Мы все ждали. Ждали. Чего?
Атмосферу можно определить одним словом. Единственным. Зловещая. Атмосфера была зловещая.
А! Движение в переполненном зале. Зыбь на глади моря перед штормом. Сестры Сигсби в негритянском гриме, несравненные актрисы бурлеска, кончили танцевать, улыбнулись, послали воздушные поцелуи, упорхнули за кулисы, выпорхнули опять, улыбнулись, повторили воздушные поцелуи и скрылись с глаз. Протяжный аккорд из оркестра. Аккорд — почти рыдание. Рыдание над тем, что прошло. Появляются два ливрейных служителя. Они несут картонные листы. Служители несут картонные листы. Но не пустые. На каждом листе номер.
Номер пятнадцать.
Кто же под номером пятнадцать?
Принц Отто Саксен-Пфеннигский. Принц Отто, генерал германской армии. Принц Отто — вот кто под номером пятнадцать.
Гром аплодисментов в зале. Но русские не хлопают. Они молчат. Они ждут. Чего?
Оркестр наигрывает жизнерадостный мотив. Расходится тяжелый занавес. Высокий красавец в мундире вышагивает на сцену. Он кланяется. Высокий красавец в мундире кланяется. Это принц Отто Саксен-Пфеннигский. Генерал германской армии. Один из наших завоевателей.
Он говорит: «Леди и джентльмены». Человек и генерал говорит: «Леди и джентльмены».
И ничего. Ничего. Ничего. Больше ничего. Ничего. Он говорит: «Леди и джентльмены», но ничего больше.
Почему бы ему не сказать больше? Что, он закончил выступление? И это все? Он получает восемьсот семьдесят пять фунтов в неделю за два слова, «леди и джентльмены»?
Нет!
Он хочет говорить. Ему есть что сказать. То было лишь начало. Этот высокий красавец еще музыкой своей не поделился.[134]
Почему же он не говорит больше ничего? Почему он сказал: «Леди и джентльмены», — но ничего больше? Ничего. Только это. Больше ничего. Ничего.
Потому что из партера до него доносится нескончаемое сокрушительное улюлюканье. Это нескончаемое сокрушительное улюлюканье исходит от русских в партере. Так вот чего они ждали. Вот чего они ждали столь напряженно. Вот чего. Они ждали грандиозного «у-лю-лю!».
Генерал отшатывается. Он изумлен. Поражен. Может статься, напуган. Он всплескивает руками.
На галерке и в задних рядах угрожающе свистят и завывают. Как дикие звери. Как паровые котлы на грани взрыва. Как зрители мюзик-холла, чтобы ошикать актера.
Все вскочили на ноги. Некоторые — на мои. Все кричат. Весь зал кричит.
Среди вавилонского столпотворения слышны отдельные выкрики.
— Вонски! Гадский номерович! — кричат бородатые русские, нелицеприятные критики. — Гадский номерович!
Глаза германца пышут огнем. Глаза властного человека.
— Вонски! Чванка! Гадский номерович!
Зрители ужасны в гневе. Зрители. Верховный суд. Эти зрители в гневе ужасны.
Что произойдет? Германец стоит на своем. Человек, спаянный железом и кровью,[135] стоит на своем. Он намерен продолжать. Властный человек. Он не остановится ни при какой погоде.
Зрители привстают с мест. Помидор расплющивается о правый глаз принца. Помидор перезрел.
— Вонски!
По воздуху летят три тухлых яйца и дохлая кошка. Недолет — и они падают в оркестр. Эти яйца! Эта
