и читать «Нэшнл джиографик», а сам открыл дверь и вошел. Потом все ненадолго заволоклось туманом, а когда он немного рассеялся, я по-прежнему сидел в кресле, но уже зубоврачебном, и чувствовал, что эффект веселящего газа также потихоньку рассеивается.
Первым, что я увидел, был И. Дж. Зиззбаум в белом халате. Лицо его светилось улыбкой.
— Ну что, дружок, как себя чувствуешь? — осведомился он по-отечески добродушно.
Я только собирался осведомиться, какого дьявола он имеет в виду, называя меня дружком, — Хавершоты не снобы, однако ронять свое достоинство тоже не привыкли, — как вдруг с удивлением осознал, что мы не одни. В комнате было не протолкнуться.
По другую сторону кресла стояла Энн Баннистер. Против ее общества я как раз не возражал. Если у нее в душе сохранилась частица былой привязанности, и она, прослышав об операции, решила подать мне руку в час тяжелых испытаний, ну что ж, это замечательно. Чертовски мило с ее стороны. Однако вся остальная толпа была явно лишней. В самом деле, какое право имеют совершенно посторонние люди надоедать человеку, которому собираются выдрать зуб? Как жить на свете, если даже в такую минуту нельзя рассчитывать на уединение?
У меня возникло смутное ощущение, что некоторые из лиц, мелькавших вокруг, женских и мужских, я видел и раньше. Попадались и люди с фотокамерами. Я выпрямился в кресле, чувствуя поднимающееся раздражение. Зачем Зиззбаум пустил их всех сюда? Я готов был задать ему этот вопрос, отнюдь не затрудняя себя выбором выражений, когда вдруг сделал удивительное открытие, а именно, что возвышающийся надо мной тип в белом халате вовсе не Зиззбаум, а кто-то совсем другой! Не успев выяснить, в чем дело, я сделал еще одно открытие, от которого я резко втянул в себя воздух с испуганным «Ой!».
Должен заметить, что в приемную я вошел в неброском сером костюме, серо-зеленых носках в тон к модному галстуку и замшевых туфлях, а теперь — чтоб я провалился! — на мне были короткие бриджи на лямках и гольфы! Из зеркала, куда я случайно бросил взгляд, на меня смотрело детское личико необыкновенной красоты, обрамленное золотистыми кудряшками, с большими выразительными глазами и длинными ресницами. — Черт побери! — невольно вырвалось у меня.
Да и у кого бы не вырвалось? Я сразу понял, что случилось. Кто-то дал маху, как сказал поэт. Мыс эти м Джо Кули вдохнули газ одновременно и пока бродили по четвертому измерению, или как там оно называется, какой-то кретин из обслуги взял и перевел стрелки. В результате нахальный сорванец заграбастал мое тело, а мне ничего не оставалось, как довольствоваться детским.
Во всем виноват, конечно, он. Идиот! Говорил же я ему, не толкайся!
Я все сидел и тупо пялился в зеркало, когда тот тип в халате, который обозвал меня малышом, — разумеется, это был не кто иной, как Б. К. Буруош, — снова обратился ко мне.
— Тебе, наверное, захочется его сохранить, — сказал он с той же отеческой улыбкой, протягивая картонную коробочку.
Я продолжал таращиться. Мне было не до коробочек. Не так-то просто приспособиться к таким поворотам сюжета. Думаю, вы меня понимаете.
Хорошенькие дела, нечего сказать. Просто уму непостижимо! Такое, конечно, случается в разных там сказках, но кто мог подумать, что подобные казусы следует предусматривать в программе реальной жизни. Я понимаю, что человек должен быть готов ко всему, но… будь я проклят!
Тем более, так внезапно… В книгах всегда есть какой-нибудь сумасшедший ученый, который вечно возится с пробирками, или восточный маг с разными заклинаниями — так или иначе, для подготовки всяких чудес требуются недели, если не месяцы, а если вы хотите немедленного результата, то нужно хотя бы иметь волшебное кольцо или что-нибудь в этом роде. А вот так, ни с того ни с сего, — так просто не бывает.
— Твой зуб, — пояснил дантист. — Хочешь взять его?
Я рассеянно взял у него коробочку и хотел сунуть в карман. Это простое действие заставило толпу разразиться воплями протеста. Голоса зазвучали со всех сторон:
— Эй, куда?
— Не убирай!
— Надо сделать снимки!
— Посмотри на него, подумай!
— Покажи нам, улыбнись!
— С таким видом, будто говоришь: «Надо же!»
— Хочешь сделать заявление для прессы?
— Твое мнение о политической ситуации?
— Ты доверяешь президенту?
— Каким ты видишь будущее кинематографа?
— Что ты хочешь сказать народу Америки? Хотя бы несколько слов, но от души.
— Эй! Что ты любишь есть на завтрак?
Я всегда знал Энн Баннистер как девушку решительную и с характером, но в этот момент проникся к ней еще большим уважением. Она тут же овладела ситуацией и принялась выпроваживать репортеров, словно вышибала в портовом кабачке, который хочет показать себя в первый день службы.
— Неужели трудно оставить ребенка в покое? — воскликнула она. — Как можно приставать к нему в такой момент! Представьте себя на его месте!
Тип, который просил обратиться к народу Америки, заявил, что потеряет работу, если вернется ни с чем. Энн была непреклонна.
— Я сама скажу вам все, что надо, только выйдите отсюда! Вскоре благодаря ее личному обаянию и силе характера комната была очищена, и мы с Б. К. Буруошем остались одни.
— Ну и шум, — покачал он головой. — Вот оно, бремя славы!
На лице его продолжала играть улыбка — лучезарная улыбка дантиста, который вдобавок к кругленькой сумме профессионального гонорара получил на тысячу долларов даровой рекламы.
Я никакие мог разделить его жизнерадостного настроения. Первое ошеломление прошло, и теперь меня бросило в дрожь. Ситуация представлялась более чем мрачной. Жизнь, знаете ли, и сама по себе достаточно сложна, и кому захочется усложнить ее еще больше, превратившись в мальчишку с золотистыми кудрями в коротких штанишках. А если это навсегда? Грош цена тогда моим шансам повести к алтарю Эйприл. Девушка ее положения вряд ли пойдет под венец с мальчишкой в гольфах и с голыми коленками.
А что подумают приятели из «Трутней», если я появлюсь там весь в кудряшках? Такого они не потерпят ни за что на свете! Хотя в «Трутнях», я бы сказал, придерживаются весьма широких взглядов, это для них все-таки уже чересчур. «Не по правилам», — вот что скажет комитет клуба, и будет совершенно прав.
Неудивительно поэтому, что я нисколько не был расположен шутить и резвиться вместе с развеселым дантистом.
— К черту бремя славы, — буркнул я, — обсудим его позже. Сейчас я хочу сделать заявление. Произошло нечто ужасное, и если немедленно не будут предприняты соответствующие шаги в нужном направлении, разразится очень неприятный скандал. Я даже знаю тех, кто его поднимет.
— Полежи, тебе надо успокоиться, — мягко сказал он.
— Не хочу лежать и успокаиваться! Я должен сделать заявление…
Не успел я осуществить свое намерение, как дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошла незнакомая женщина, на j вид — весьма рассерженная. Она шипела и фыркала на ходу.
— Просто сумасшедший дом! — восклицала она. — Никакого терпения с ними не хватит! Ребенок и без того избалован дальше некуда.
Высокая и костлявая, где-то между средним и полутяжелым весом, она с успехом могла бы сойти за старшую надзирательницу в какой-нибудь женской тюрьме. Однако Б. К. Буруош не подтвердил моих предположений, назвав ее мисс Бринкмайер, и я понял, что это та самая Беула, которую так не любил юный Джо.
— Кажется, наш малыш чувствует себя неплохо, мисс Бринкмайер, — сказал дантист.
