спальня стала универсальным местом переговоров. — Или вы просто так заглянули?
— Я принес завтрак, сэр.
Завтрак в постели — всегда завтрак в постели, при любых обстоятельствах, и я совсем было воспрянул духом, но, взглянув на поднос, обнаружил там лишь стакан молока, нечто вроде кучки опилок и очередную партию проклятущего чернослива. Поистине сладостная весть для желудка, привыкшего мыслить в категориях яичницы и тушеных почек.
— Эй! — возмущенно воскликнул я.
— Сэр?
— Что это?
— Ваш обычный завтрак, сэр, — уныло доложил дворецкий.
— Черт побери! — прошипел я. Потом вздохнул. — Ладно уж, это лучше, чем ничего.
Мой земляк сочувственно наблюдал, как я жую опилки.
— Суховато, сэр?
— Мерзость какая, — сплюнул я.
— Говорят, полезно от лишнего веса.
— Они всегда найдут, что сказать.
— Называется «сбалансированная диета», — кивнул он. — Не очень-то приятно, когда джентльмен вынужден соблюдать такой, с позволения сказать, спартанский режим. Я хорошо знаю, какой аппетит бывает в юном возрасте.
— Я тоже.
— Понимаю ваши чувства, сэр. Хоть вы и весьма значительная фигура в мире кинематографа, но тем не менее всего лишь ребенок, не так ли?
— И похоже, навсегда им останусь, если буду есть эту дрянь.
— Будь моя воля, я разрешил бы вам есть все что угодно. В конце концов, детство бывает лишь один раз.
— Или два.
— Что вы сказали, сэр?
— Нет, ничего.
— Вам бы сейчас хорошую порцию сосисок…
— Не надо, пожалуйста!
— Они там внизу как раз их едят. Сосиски с гречневыми оладьями.
— Вы что, издеваетесь?
— Нисколько, сэр. Просто мне пришло в голову… Если бы я мог рассчитывать на небольшую сумму в качестве компенсации за риск лишиться места, то решился бы, пожалуй, принести вам немного.
Чернослив обратился в пепел у меня во рту, что, впрочем, мало повлияло на его вкус.
— У меня нет денег, — признался я.
— Совсем, сэр?
— Ни единого пенни. Дворецкий вздохнул.
— Вот, значит, как. Что ж, очень жаль.
Я молча прикончил чернослив и отхлебнул молока. Деньги. Вот в чем корень всех моих проблем.
— А вы не могли бы дать мне взаймы?
— Нет, сэр.
Еще глоток. Дворецкий снова вздохнул.
— Мир полон печалей, сэр, — глубокомысленно заметил он.
— До краев.
— Посмотрите хотя бы на меня, сэр. Я бросил на него удивленный взгляд.
— А что с вами такое? По-моему, все в порядке.
— Если бы так, сэр.
— Вам-то чего слезы лить? Небось, завтракали, пока наружу не полезло.
— Вы правы, мой утренний прием пищи был вполне удовлетворительным… но разве в одном завтраке счастье?
— Ну да, есть ведь еще обед, не говоря уже об ужине.
— Боль изгнания, сэр, — объяснил он. — Горький хлеб чужбины. Отчаяние одиночества, вынужденного прозябать среди дешевых блесток и мишуры города, полного фальши, где трагедия скрывается за тысячами лживых улыбок.
— Вот как? — холодно заметил я.
У меня не было настроения выслушивать жалостливые истории. Не хватало еще, чтобы всякие дворецкие плакались мне в жилетку. Держать его за руку, утирать слезы и вообще быть родной матерью? Нет уж, спасибо!
— Вам, сэр, наверное, было бы интересно узнать, как я оказался здесь?
— Да нет, не очень.
— Это долгая история.
— Приберегите ее для зимних вечеров у камина.
— Хорошо, сэр. Ах, Голливуд, Голливуд… — Похоже, дворецкому не слишком здесь нравилось. — Блистательный вертеп, полный печалей, где таятся соблазны и застит глаза обманчивая слава, где души корчатся в огненной печи желания, где улицы омыты слезами оскорбленной невинности…
— Чище будут.
— Ах, Голливуд! — нимало не смутившись, продолжал он. — Обитель дешевого успеха и пышной нищеты, где пылает неугасимый огонь в ожидании все новых и новых наивных мотыльков, а красота распята на безжалостном колесе греха! С вашего разрешения, сэр, если вы закончили завтракать, я заберу поднос.
Он, наконец, убрался, а я, пользуясь отсутствием новых посетителей — видимо, такие передышки случаются даже у самых занятых людей, — вылез из постели, напялил дурацкую рубашонку с оборками и все те же короткие штанишки и спустился вниз посмотреть, как поживает семейка Бринкмайеров.
Завтракали они, очевидно, во внутреннем дворике, где неподалеку от пруда с золотыми рыбками стоял стол, накрытый белой скатертью. Мое сердце бешено заколотилось: на широком блюде в центре стола лежала одинокая сосиска! Эти пресыщенные обжоры даже не смогли все доесть, предоставив мне наслаждаться остатками своего пиршества.
Золотые рыбки в ожидании подплыли к краю бассейна, но мои потребности были важнее. Оглядываясь по сторонам, я поспешно дожевал сосиску, и рыбки с разочарованными гримасами уплыли на дно. На столе лежала утренняя газета, и мною овладело понятное любопытство. Поскольку теперь я владел на правах собственника предприятием Джо Кули со всем движимым и недвижимым имуществом, новости, его касавшиеся, были и моими новостями.
Если эта газета могла считаться надежным индикатором общественного мнения, я пользовался большим успехом у прессы. Даже тяжесть на сердце и пустота в желудке не помешали мне с удовлетворением отметить, что мое имя вытеснило с первой страницы почти все остальные мировые новости. Там присутствовало дежурное сообщение о намерении президента — благослови бог старину Чарли! — потратить еще миллиард чужих денег на что-то там этакое, но кроме него я нашел лишь одну- единственную заметку, задвинутую в юго-восточный угол, которая не касалась малыша Джо Кули. В ней говорилось, что торжественное открытие статуи Т. П. Бринкмайера, главы компании «Бринкмайер- Магнифико», состоится сегодня в шесть часов вечера на территории киностудии.
Я стоя перелистывал страницы, одновременно высматривая, не осталось ли на тарелках еще чего- нибудь съестного, когда во дворик через стеклянную дверь вышел сам хозяин дома. Он был в халате и более чем когда-либо напоминал воздушный шар. Впрочем, на этот раз, не простой воздушный шар, а воздушный шар, терзаемый тайной мыслью. В его глазах застыло загнанное выражение. Он побродил немного вокруг бассейна, волоча за собой пояс от халата, потом подошел ко мне, нервно потирая руки.
— Привет!
— Доброе утро, — ответил я.
— Приятная погодка.
