Коллеги ее уважали и немного завидовали, шеф в ней души не чаял. У нее был давний и респектабельный роман с другом детства Владиславом. Владик и Таня считались чуть ли не с пеленок женихом и невестой. Главное – не выйти за рамки круга – таковы были традиции, которых придерживались и они, и их родители.
Теперь родители с некоторым беспокойством спрашивали себя, когда же окончится холостяцкая жизнь и дети наконец поженятся – ведь уже не маленькие. Обоим скоро по тридцать! Но под венец Владик и Таня не спешили, довольствуясь сложившимся статус-кво. Во Владике все было прочно, устойчиво: интеллектуальный, способный, успешный бизнесмен. С ним спокойно и – увы! – предсказуемо.
Когда Таня почти позабыла свое мимолетное знакомство с Ильей, шеф попросил ее показать американским клиентам Москву. Прогуливаясь с ними по Арбату, она услышала знакомый голос:
– Портретик не желаете?
Это был Илья. В большом черном полушубке, валенках и мохнатой папахе художник производил настолько комическое впечатление, что Татьяна, а за ней и ее спутники звонко расхохотались.
Илья смутился, уронил папку с ватманскими листами… Кто-то бросился их поднимать, а Татьяна с гостями пошла дальше. Не объяснять же, что она шапочно знакома с этим нелепым молодым человеком!
Илья долго смотрел, как отдаляется белая песцовая шубка Татьяны.
– Спасибо, – пробормотал он молодому человеку, собравшему его «хозяйство». Стряхнул с одного портрета налипший снег, осторожно поставил его на подрамник и несколько минут любовался тонким, выразительным женским лицом.
Это было лицо Татьяны.
Илье было девять лет, когда вместе с классом он впервые попал в цирк. Клоуны, наездники, медведи и тигры не произвели на него никакого впечатления. Во втором отделении было выступление воздушных гимнастов. Под куполом цирка бесстрашные серебристые мальчики крутили невероятные сальто, бросаясь в самые умопомрачительные комбинации. От увиденного у Ильи больно заколотилось сердце. Он будто бы уже не сидел в зале, а там, в вышине, протягивал руки своим партнерам, радостно смеясь, ощущая легкость и счастье полета. Вечером, придя домой, он закричал:
– Мама, когда я вырасту, стану воздушным гимнастом!
– Хорошо, милый, – отозвалась мать, а про себя подумала: «Жаль, что мальчик растет без отца, он такой впечатлительный».
На ночь сыну пришлось дать валерьянки. Изнемогая от восторга, он рассказывал, какие смелые и ловкие эти люди – циркачи, какие у них костюмы.
– Обязательно стану циркачом, – твердил Илья, засыпая.
Утром в школе ему очень хотелось поделиться своей мечтой. Лучший друг Федя болел, а кому еще можно излить душу? Тогда, набравшись смелости, он подошел к девочке Оле, в которую были влюблены поголовно все мальчишки класса.
– Оля, – сказал Илья, твердо глядя ей в глаза. – Это тайна, но тебе я ее открою: когда я вырасту, я стану воздушным гимнастом в цирке.
И необыкновенная девочка Оля зло и презрительно рассмеялась:
– Ты? Циркачом? Да посмотри на себя – ты даже бегать нормально не умеешь!
Раздавленный обидой, Илья мужественно прожил этот день до конца. И только ночью он позволил пролиться слезам разочарования. Это были его последние слезы. Засыпая под утро, он увидел страшный сон: как будто он крутит сальто под самым куполом цирка, и весь зал, затаив дыхание, следит за ним, и вдруг руки партнера разжимаются, и Илья летит, летит вниз. Вот уже ясно различимы опилки на манеже, удар – и маленькая скрюченная фигурка в серебристом костюме лежит в самом центре арены.
Все дальше отдалялся Илья от всех, уединяясь с альбомом в руках. Рисование стало его второй натурой, страстью, способом общения с окружающим миром. Он стал недосягаем для людей. У него не было близких друзей, он предпочитал ни с кем не откровенничать, ни к кому не привязываться и никого не любить.
«Какой вы угрюмый, – кокетливо замечали девушки. – Вы всегда такой?» «Какой вы самостоятельный. Что, ничего не боитесь?» – недовольно замечали высокие чиновники. Но он предпочитал стоять в стороне, не слушая комплиментов и поздравлений, даже если дело происходило на его персональных выставках, которые он никогда не выпрашивал. Просто приходили и предлагали, а он соглашался. Вот и все. Он парил над миром…
И когда наступили тяжелые времена, никто не предложил ему помощи, опасаясь получить холодный и высокомерный отказ. Лишившись мастерской, Илья стал перебиваться случайными заказами. Ему было все равно. И однажды из чувства противоречия он вышел с откровенной халтурой на Арбат.
Когда Илья встретил Татьяну, он был ошарашен – именно ее лицо выводила его рука в различных вариантах и ракурсах так давно, что теперь даже не вспомнить, когда и откуда впервые ему пришел в голову этот образ. Жаль, что Татьяна не оценила его порыва, когда он без куртки бросился вслед за ней прямо на улицу. Откуда ей знать, что потом этому странному художнику ночью приснился старый кошмар – серебристая фигурка, безжизненно скрюченная на арене цирка под огромным холодным куполом.
«Как неловко получилось», – беспокойно вспоминала Татьяна эпизод с художником на Арбате. На следующий день она вновь была там, высматривая Илью. Он стоял на прежнем месте, укутанный в свою тяжелую доху, дуя на озябшие пальцы.
– Вы? – удивился художник, увидев Таню.
– Да. Вы извините меня за вчерашнее. Как-то все по-дурацки вышло. Шеф за-ставил прогуляться с американцами по Москве, и вот… – проговорила она, с удивлением замечая, как красные искры вновь вспыхнули в его глазах.
Илья молчал. Таня, принимая это молчание за смущение и неловкость, принялась рассказывать что-то смешное, любуясь собой со стороны – какая она легкая, остроумная, коммуникабельная.
– Не надо, – вдруг произнес Илья, требовательно глядя ей в глаза. – Не надо так много говорить. – Он оторвал от ватмана кусок и размашисто написал на нем телефонный номер. – Это мобильный. Звоните. Я буду ждать.
Таня независимо пожала плечами и отошла, кивнув художнику на прощание.
– Тоже мне, непризнанный гений, – сварливо пробубнила она, ощущая в душе непонятную тревогу. Словно только что столкнулась с инопланетянами и безумно устала, усваивая их понятия и объясняя им свои…
Вечером ей позвонил расстроенный Владик. У него пытались угнать машину, он весь день провел в милиции и нуждался в женской ласке и утешении, – Татьяна обязана немедленно приехать!
Слушая, как Владислав в который раз самодовольно рассказывает об успешно провернутой сделке, глядя на его гладкое, спокойное лицо, Таня внезапно ощутила глухое раздражение. А перед глазами стояло аскетичное лицо, сухой блеск серых глаз Ильи.
Принимая привычные поцелуи и ласки Владика, она мстительно приговаривала про себя: «Вот тебе, получай», – представляя нарочно Илью, как если бы он видел ее в этот момент. Ей хотелось задеть его, сделать ему больно. «Что это?» – попыталась понять Таня спустя некоторое время, наливая себе на кухне чай и глядя в черноту за окном.
Она огляделась вокруг, и недавнее раздражение вновь поднялось в ней.
– Как он мне надоел, – произнесла она вслух и испугалась своих слов. Разыскав в сумке кусок ватмана, она набрала номер, не представляя себе, зачем это делает и что скажет.
Илья отозвался моментально.
– Вы не спите? – удивилась Таня.
– Приезжайте, – сухо скомандовал Илья, и Таню обидел его безразличный тон.
– Вот возьму и не приеду, – капризно протянула она.
– Как хотите, – прозвучало в трубке.
– Я еду, еду, диктуйте адрес!
Она катила по темным безлюдным улицам. В голове было пусто. «Неужели это я?» – приходила иногда в голову мысль и тут же исчезала. У кирпичной многоэтажки Таня припарковалась, когда на небе появилась серая полоска позднего зимнего рассвета.
Илья открыл дверь, пропустил Татьяну в полутемную, пахнувшую скипидаром и свежезаваренным кофе
