Такое изложение православного учения о усвоении нами спасительных плодов искупительных страданий Христа Спасителя нельзя, однако, признать ни правильным, ни точным. Неправильным здесь прежде всего является учение о благодати Божией. Автор определяет её как “силу любви Христовой.” Но Христос Спаситель, как Богочеловек, в единой Своей Ипостаси объединяет две природы: Божескую и человеческую, которые существуют в Нем, правда, нераздельно и неразлучно, но в то же время неслитно и неизменно. Спрашивается, какой из двух природ Спасителя относится у автора “сила любви Христовой,” называемая у него “благодатью Божией”?
Судя по тому что у него любовь называется “сострадательной,” “страждущей” и становится в связь с Гефсиманским страданием Христа Спасителя, в котором он поставляет сущность Искупления, она должна относиться к человеческой природе Спасителя, так как страдать Спаситель может только как человек. Но в таком случае получается явная догматическая несообразность, так как благодать Божия, по учению слова Божия и Святых отцов Церкви, в действительности составляет принадлежность Божеского, а не человеческого естества. А как таковая, она не может быть усвояема только Ипостаси Христа Спасителя, а принадлежит всем трем Ипостасям Святой Троицы.
Не может быть признан точным и правильным и ответ автора на вопрос о средствах стяжания спасающей благодати, когда он говорит, что “она подается нам в молитве, а особенно во святых таинствах; также при чтении словес Божиих и при исполнении дел любви и других подвигов.” При таком неопределенном ответе не даётся надлежащего места учению о значении таинств в деле нашего спасения и, в особенности, опускается из виду исключительное значение таинства крещения в деле усвоения нами спасительных плодов великой Голгофской Жертвы.
“Аще кто не родится водою и Духом, не может внити во царствие Божие” (Ин. 3:5), говорит Спаситель Никодиму, разумевается: даже если бы он и творил молитвы и дела любви.
Так творил молитвы и милостыни, и постился Корнилий-сотник, и не признавался, и не был спасенным до тех пор, пока не уверовал во Христа, не принял крещения и не снизошла на него благодать Святаго Духа (Деян. 10).
И молитвы, и добрые дела получают своё истинное значение только после восприятия благодати в таинстве крещения. “Все святые – храмы Бога и Сына и Духа Святаго, – говорит св. Василий Великий. – В них живёт единое Божество, единое Господство и единая Святость Отца и Сына и Святаго Духа чрез единую святыню крещения” [XCII].
Вся вышеизложенная запутанность при изложении учения митр. Антония о влиянии спасительных страданий Христа Спасителя на наше личное спасение зависит от того, что автор не установил в своём учении надлежащей догматической связи между искупительными страданиями Христа Спасителя и между событиями вознесения Его на небо и сошествия Святаго Духа на апостолов, а равно не провёл в нём с надлежащей последовательностью догматической истины о спасении рода человеческого и каждого в отдельности человека Отцом чрез Сына во Святом Духе.
4. Голгофа.
Митр. Антоний на вопрос, какое спасительное значение имеет Господня смерть на Голгофе, отвечает следующим образом: “Ответ на сие даёт апостол Павел: “Понеже убо дети приобщишася плоти и крови, и Той приискренне приобщися техже, да смертию упразднит имущего державу смерти, сиречь диавола, и избавит сих, елицы страхом смерти чрез все житие повинни беша работе” (Евр. 2:14-15). Безгрешный Господь, – поясняет автор, – Сам не подлежал закону смерти, как не нуждался в крещении, но добровольно подвергся тому и другому, чтобы освятить Собой то, что страхом смертным отравляло всю жизнь людей, и сделать саму смерть нестрашной” [XCIII].
Означенный ответ автора на вышеприведённый вопрос нельзя признать вполне правильным. По учению Cвятых отцов, Спаситель претерпел крестную смерть не только для того, чтобы избавить нас от страха смертного, но и чтобы упразднить саму смерть.
Прекрасно выясняет эту мысль св. Афанасий Великий в своём знаменитом “Слове о Воплощении Бога Слова и о пришествии Его к нам во плоти.”
Бог сотворил первых людей, – говорит святитель, – “по образу Своему, сообщив им и силу Собственного Слова Своего, чтобы, имея в себе как бы некие оттенки Слова и став словесными, могли пребывать в блаженстве, живя истинной жизнью и в подлинном смысле жизнью святых в раю. Но, зная также, что человеческое произволение может преклоняться на ту и другую сторону, данную людям благодать предварительно оградил законом и местом; ибо введя их в рай Свой, дал им закон, чтобы если сохранят благодать и пребудут “добры,” то, кроме обетования им бессмертия на небесах, и жизнь их в раю была беспечальна, безболезненна и беззаботна, а если впадут в преступление и, переменившись, сделаются худы, наперед знали о себе, что в смерти претерпят естественное тление и не будут жить более в раю, но умирая уже вне его, останутся в смерти и тлении. На это же указывает и Божественное Писание, говоря от Лица Божия: “От всякого древа, еже в раи, снедию снеси, от древа же, еже разумети доброе и лукавое, не снесте от него; а в оньже аще день снесте от него, смертию умрете” (Быт. 2:16-17). “Смертию же умрете,” что иное значит, как не только необходимость умереть, но и оставаться в тлении смерти?” [XCIV].
“Так Бог сотворил человека, и возжелал, чтобы пребывал он в нетлении. Но люди, вознерадев и уклонившись от устремления ума своего к Богу, остановившись же мыслью на злом и измыслив себе его,… подверглись тому смертному осуждению, каким предварительно угрожал им Бог, и не остались уже такими, какими были созданы, но как помыслили, так и растлились, и смерть, воцарившись, овладела ими, потому что преступление заповеди возвратило их в естественное состояние, чтобы, как сотворены были из ничего, так и в самом бытии, со временем, по всей справедливости потерпели тление. Ибо, если, некогда по природе быв ничто, призваны в бытие явлением и человеколюбием Слова, то следовало, чтобы в людях по истощании в них понятия о Боге и по уклонении к не-сущему (ибо злое есть не-сущее, а доброе есть сущее, как происшедшее от Сущаго Бога), истощилось и продолжающееся навсегда бытие. А это и значит, разрешившись, оставаться в смерти и тлении. Ибо человек, как сотворенный из ничего, по природе смертен, но по причине подобия Сущему, если бы сохранил его устремлением к Нему ума своего, мог замедлять в себе естественное тление и пребыл бы нетленным” [XCV].
“Бог создал человека в неистление” и во образ собственной Своей вечности: “завистию же диаволею смерть вниде в мiр” (Прем. 2:23-24). Когда же совершилось это, люди стали умирать и тление сильно воздействовало уже в них, превозмогая над всем человеческим родом, в большей ещё мере, нежели сколько было это естественно, поскольку вследствие преступления заповеди воспользовалось оно против них и Божией угрозой, да и сами люди в прегрешениях своих не остановились на известных пределах, но, постепенно простираясь далее, преступили, наконец, всякую меру” [XCVI].
“Когда же смерть более и более овладевала чрез это людьми, и тление в них оставалось, тогда род человеческий растлевался, словесный же и по образу созданный человек исчезал, и Богом совершенное дело гибло; потому что, как сказано выше, смерть превозмогала над нами по силе уже закона, и невозможно было избежать закона, так как он, по причине преступления, постановлен был Богом. Выходило нечто в подлинном смысле и ни с чем несообразное, и вместе неприличное. Ни с чем несообразно было Богу, изрекши слово, солгать, и человеку, когда узаконено Богом, чтобы он, если преступит заповедь, смертью умер, не умирать по преступлении, слову же Божию остаться нарушенным. Тогда не было бы в Боге правды, если бы, когда сказано Богом, что умрешь, человек не умер. Но также и неприлично было, чтобы однажды сотворенные разумные существа и причастные Слова Его погибли и чрез тление опять обратились в небытие. Это недостойно было бы благости Божией, чтобы сотворённое Богом растлевалось от обольщения людей диаволом…
“Итак, когда истлевали словесные твари и гибли такие Божии произведения, что надлежало сделать Богу, Который благ? Попустить ли, чтобы тление над ними превозмогло, и смерть ими
