Две женщины поддерживали ее голову.
Аня упала на колени, схватила худенькую, сморщенную, ставшую совсем безвольной, руку учительницы.
— Мария Кирилловна! Ах, господи!.. Мария Кирилловна! Да что же это такое?!..
— Тише! Не тормоши!.. — наклонилась к ней пожилая женщина. — Нельзя трогать! Может, это удар…
Она легонько взяла Аню двумя руками за талию.
— Ну, встань-ка, девочка. Кто эта женщина? Родственница твоя?
— Это моя учительница. Она шла… Она шла…
Не в силах продолжать, Аня разрыдалась. Ей еще никогда не приходилось так близко сталкиваться с несчастьем. Она почувствовала свою полную беспомощность. Ее ужасало сознание, что Мария Кирилловна лежит на холодном грязном тротуаре; это было так необычно и страшно…
Сразу несколько рук коснулось ее. Она услышала успокаивающие голоса:
— Не убивайся, девочка! Вызвали «Скорую»… Сейчас приедет. Поправится твоя учительница. Вылечат…
В переулке раздалось несколько нетерпеливо-протяжных гудков. Машина «Скорой помощи» подъехала вплотную к тротуару. Люди расступились. Двое санитаров в белых халатах, надетых поверх пальто, широко раскрыли дверцы кузова. Подошел милиционер.
— Куда повезете? — спросил он, записывая номер машины.
— В больницу Карла Маркса, — сказал санитар.
— Так… Карла Маркса, — повторил милиционер, делая пометки в записной книжке. — Слушай, девочка, — обратился он к Ане, — как фамилия твоей учительницы?
Аня словно очнулась. Она сразу поняла, что теперь все заботы о больной ложатся на нее — Аню Баранову. Она здесь единственный близкий человек. Может быть, от ее участия и распорядительности зависит здоровье и жизнь Марии Кирилловны. Привычная решимость вернулась к Ане Барановой.
— Фамилия — Михалева… Мария Кирилловна… Аня быстро назвала адрес, номер школы и заторопила санитаров.
— Пожалуйста, поскорей! И укладывайте осторожней — у нее больное сердце.
— Мы всех укладываем осторожно! — спокойно заметил санитар и прибавил: — Попридержи-ка, милая девушка, левую руку больной, чтоб не валилась.
Мария Кирилловна была без сознания. Ее подняли на носилках, внесли в кузов машины и осторожно уложили.
Шофер заглянул через внутреннее окошко в кузов.
— Всё! — сказал ему санитар. — Поехали!..
Аня вскочила в кузов.
Милиционер подал ей шляпу и палку Марии Кирилловны, сказал строго, но с сочувствием:
— Простудишься ты, девчушка. Шла бы домой. Без тебя доставят.
Аня решительно покачала головой, склонилась над Марией Кирилловной, придерживая носилки, оберегая их от толчков.
Машина мчалась по улицам Ленинграда, давая частые продолжительные гудки. Регулировщики зажигали перед ней зеленые огни светофоров, не задерживая на перекрестках.
И вот, наконец, больница…
Аня немного успокоилась в дороге. Ей уже не казалось теперь все таким тревожным и страшным. Но много раз потом она вспоминала весь этот путь и как она шла рядом с носилками, вглядываясь в пожелтевшее, осунувшееся лицо Марии Кирилловны. Оно казалось неподвижным, и, если бы не легкое дрожание век, — можно было подумать, что Мария Кирилловна умерла.
В приемном покое их принял дежурный врач — молодая, очень красивая женщина. Когда санитары положили Марию Кирилловну на клеенчатый диван, огороженный белой марлевой ширмой, женщина-врач обернулась и, увидев Аню, сказала ей ласково:
— Присядь, девочка, я сейчас…
Аня заметила, что доктор мыла полные маленькие руки, поливая их из резинового шланга, прикрепленного к стеклянному баллону. В нем быстро убывала мутно-молочная жидкость.
Санитары обменялись с врачом несколькими фразами и ушли, сказав на прощание:
— Сегодня уж больше к вам не приедем — больно далеко! До свиданья, Нина Сергеевна!
«Вот как! — подумала Аня. — Ее зовут, как мою маму».
— Ну, ну, не зарекайтесь, товарищи! — ответила доктор и молча протянула руки к румяной девушке- санитарке. Та поспешно завязала ей тесемки на рукавах халата.
Нина Сергеевна подошла к Марии Кирилловне, подняла кисть ее руки, проверяя пульс и поглядывая на маленькие золотые часики, потом потрогала веки больной, засунула руку под ее затылок и что-то сказала румяной санитарке.
— Василия Николаевича? — переспросила та.
— Да. Он, по-моему, в хирургическом…
Санитарка, в мягких войлочных туфлях, неслышно выскользнула за дверь.
— Ну, расскажи мне, девочка, все, что ты знаешь о больной, — сказала Нина Сергеевна. — Это, вероятно, твоя бабушка?
Оттого ли, что у доктора был такой спокойный, певучий голос и неторопливые мягкие движения, или потому, что ее звали Ниной Сергеевной и она напоминала улыбкой и этими маленькими белыми руками мать, — Аня почувствовала себя еще спокойнее.
— Это не бабушка, это моя учительница, наша классная воспитательница…
Едва успела Аня рассказать про события дня, как в комнату вошел очень высокий седой старик, в пенсне и белой докторской шапочке.
— Прибыл по вашему приказу, уважаемая! — сказал он глухим окающим баском, в котором слышалась шутливая усмешка.
Нина Сергеевна встала.
— Теперь, девочка, я попрошу тебя выйти и подождать. Я позову тебя.
Аня вышла за дверь, и, как только она очутилась в вестибюле, вновь ее охватили тревога и страх.
Где-то невдалеке раздавался частый глухой и тусклый звон, словно кто-то разбрасывал по стеклянным банкам металлические инструменты.
За окном тяжелыми хлопьями падал снег. На ветру качались редкие фонари. Они слабо освещали широкий, открытый с одной стороны двор и группу окружающих его темных деревьев. Сквер посредине двора был пуст. Снег косо ложился на кусты. Они трепетали оголенными ветками, вздрагивая от ледяного прикосновения.
Ане самой было холодно, зябко плечам и коленям. Она растирала их замерзшими руками, но это не помогало.
Вскоре девушка-санитарка пригласила ее в приемный покой. Марии Кирилловны там уже не было.
Аня увидела, как по длинному светлому коридору удалялись в глубину две фигуры в белых халатах. Они катили перед собой высокую полку на длинных металлических ножках с колесиками.
— Ну, вот что, девочка, — сказала Нина Сергеевна. — Болезнь у твоей учительницы тяжелая. Но я
