часа, да и то иногда. Для всех это значит быть внимательными к присутствию Бога и Его воле на протяжении всего дня. У некоторых есть потребность, чтобы их сердце подталкивалось Словом Божиим и молитвой Отче Наш, у иных в произнесении имени Иисуса и Марии. Молитва подобна сокрытому саду, возделанному из молчания и переживания внутренней жизни, — это место успокоения. Но у этого сада тысяча дверей и каждый должен найти свою.
Если мы не молимся, если мы не ставим периодически точку в нашей деятельности и нашей жизни, если мы не обретаем успокоения в тайниках нашего сердца, где обитает Вечный, мы будем испытывать огромные трудности, живя в общине, мы не будем открытыми другим, не будем созидателями мира. Мы будем жить только импульсами настоящего момента и потеряем из виду наши приоритеты и чувство самого главного. А затем мы должны вспомнить, что некоторые очищения нашего бытия могут произойти только посредством помощи Святого Духа, некоторые закутки нашей чувствительности, наше бессознательное могут обрести свет только благодаря дару Бога.
Молиться — значит предавать всё наше существо Богу, позволять ему взять на себя управление нашим существованием. Молиться — означает доверять, говорить Богу:
Вот я, раба Господня. Да будет мне по слову Твоему.
(Луки 1: 38).
Нам нужно научиться доверять, не прилаживая какую бы то ни было ценность к тому, что вы «уже слышали», будь то для вас радостная или горестная весть [24]. Доверять тому, что Бог призывает нас созревать в нашей общине, призывает нашу общину стать источником влаги для иссохшего мира.
Молитва — это встреча, питающая глубинный человеческий опыт. Она присутствие и общение. Тайна нашего бытия в том поцелуе Бога, по которому мы узнаём, что нас любят и прощают. В самой глубине нашего бытия, по ту стороны наших способностей к деятельности и пониманию, присутствует уязвимое сердце, младенец, любящий, но боящийся любить. Молитва в молчании питает эти глубокие уголки нашего существа. Это главная пища для любого человека, живущего в общине, потому что это пища самая потаённая, самая личная.
Карло Карретто говорит о том, что он нашёл пустыню там, где мы находимся, в своей комнате, в церкви, пожалуй, и в толпе. Для меня иногда это означает идти между двумя домами в Трёсли–Брёй; это значит сосредоточится в себе, обнаруживая ту дарохранительницу, где обитает Иисус. Мне тоже нужно более долгое время.
Часто, в «Ковчеге» и где–то ещё, когда я жду кого–то или чего–то, а они опаздывают, я внутренне нервничаю. Мне неприятно терять время. «Локомотив» во мне продолжает катиться, ни к чему не приводя. Моя энергия, взбодрённая, но не востребованная, обращается в нервозность. Ещё хуже, когда я путешествую! Мне ещё многому нужно научиться, чтобы использовать эти моменты, которые кажутся потерянными, чтобы использовать их для расслабления и отдыха, для обретения присутствия Божия, для жизни, подобной всему удивляющемуся младенцу. Мне нужно обрести терпение и научиться жить настоящим моментом, когда Бог дарит нам себя.
Существует две опасности, угрожающие общине. Некоторые члены для самозащиты могут соорудить вокруг себя стену (во имя своего единения с Богом, своего здоровья и своей личной жизни) или, сломя голову, бросаются в объятия необузданного общения, рассказывая все свои эмоции, во имя обмена и участия в жизни друг друга. В первом случае члены стремятся жить для самих себя в ложном одиночестве; во втором они становятся сверхзависимыми от других, не существуют сами по себе. Равновесие между уединённостью и общинной жизнью трудно найти.
Когда–то мы шли на риск игнорирования дара общинной жизни и разделения чьей–то жизни; сегодня мы рискуем забыть нашу внутреннюю жизнь и глубокие потребности человеческого сердца. Для того чтобы можно было полноценно жить в общине нужно в первую очередь существовать, уметь быть на ногах, быть способным любить. Община — не прибежище, но трамплин. Тот, кто женится только потому, что ему так нужно, рискует встретить трудности. Мы женимся потому, что любим кого–то и хотим жить и идти с ним, делая его счастливым. Равным образом, мы входим в общину для того, чтобы ответить на призыв Божий, чтобы быть теми, кем мы должны быть, жить с другими и что–то с ними созидать. Но это требует, чтобы каждый из нас пускал собственные корни. Если нет, то у нас не будет того внутреннего сознания, которое помогает отличать волю Божию, подлинные потребности общины и наших братьев и сестёр от наших инстинктов, страхов и потребностей. Мы будем говорить не для того, чтобы отдать свою жизнь, но чтобы освободиться или проверить что–то. Мы будем действовать с другими и для других не ради их возрастания, но исходя из нашей собственной потребности двигаться. Чтобы по–человечески зреть, чтобы становиться внутренне более свободными, нам нужно одновременно разделять жить с другими и приобщаться к общинной молитве, и иметь время для уединённости, размышлений, углубления внутренней жизни и личной молитвы.
Генри Нувэн, говоря об одиночестве и общине, показывает, что в уме некоторых людей существует некое противоречие между этими реальностями: или одиночество равно личной жизни (когда я делаю то, что хочу), а община — место «самоотдачи» в противоположность той жизни, которую нужно оберегать; или одиночество нацелено на то, чтобы позволить человеку жить более полно общинной жизнью: это необходимый отдых, чтобы более полно принадлежать другим.
Но одиночество не только «для меня», а община не только «для других». «Одиночество также и для общения с другими, но иным по отношению к физическому присутствию образом; оно также и прежде всего для общения с Богом, со светом и истиной. В одиночестве мы взаимно обнаруживаем друг друга совершенно новым образом, трудно достижимым, если невозможно физическое присутствие. Тогда мы признаём узы между нами, которые не зависят от слов, жестов и действий, и которые более глубокие и более сильные, чем те, которые мы смогли бы создать нашими собственными усилиями».
«Одиночество и община взаимно дополняют и принадлежат друг другу; они нужны друг другу как центр и окружность одного и того же круга. Одиночество без общины ведёт к чувству одиночества и отчаяния, община без уединённости к пустоте слов и эмоций…»
Общинная жизнь во всей своей сложности включает в себя внутреннюю позицию, которая не должна слишком быстро закосневать, несмотря на то, что и одни, и другие ищут компромиссов для прекращения роста. Это позиция младенца, всецело доверяющего, знающего, что он лишь малюсенькая часть вселенной, и что там, где он находится, он призван жить в даре и самоотдаче. Эта позиция — полное доверие Богу, поиск каждый момент Его воли, Его желания. Когда человек теряет сердце ребёнка, которое пытается быть орудием мира и единства между людьми, он лишается мужества или хочет попытаться быть кем–то. В обоих случаях община разрушается.
Это сердце ребёнка, чем питать его? Это основной вопрос для каждого человека, живущего в общине. Любовь питается только любовью. Нельзя научиться любить иначе, как любя. Поскольку рак эгоизма поселяется в нас, он тут же распространяется благодаря своей ежедневной деятельности. Когда любовь начинает возрастать, любовь, являющаяся жертвой, даром, общением, она проникает в язык, жесты и плоть.
Это сердце питается в той мере, в какой остаётся верной сердцу Бога. Молитва не что иное как младенец, остающийся в руках Своего Отца, пребывающий там, говорящий «да».
Это сердце питается в той мере, в какой остаётся верным коллективному сознанию общины, её структурам, и постоянно говорит терпеливое и любящее «да» общине.
13. Стать хлебом
Некоторые, видя пищу только на своём столе, не желают стать хлебом для других. Они полагают, что только их слово, их улыбка, их существо, их молитва могут питать других и возвращать им надежду.
Иные, наоборот, обнаруживают, что их пища — самоотдача, начиная с пустой корзины! Это чудо умножения хлебов. «Господи, сделай, чтобы я искал не столько своего утешения, сколько сам давал утешение». Иногда я удивляюсь, обнаруживая, что, чувствуя себя в глубине своего «я» опустошённым, я способен произнести слово, которое питает, или что, будучи обеспокоен, я могу сообщить мир. Только Бог может совершать подобные чудеса.
Иногда я встречаю людей агрессивных по отношению к своим общинам. Они осуждают её за посредственность. «Община не достаточно питает: она не даёт мне того, в чём я нуждаюсь». Мы подобны детям, которые за всё осуждают родителей. Им недостаёт зрелости, внутренней свободы и, прежде всего,
