Революционный хилиазм не кончился с Томасом Мюнцером и казнью Иоанна Лейденского. Он вдохновлял крайне левые, а впрочем и крайне правые протоки всех революций XVII, XVIII, XIX и XX веков. Менялся только язык, на каком он выражался, но суть оставалась та же.
Века разума, что пришли на смену векам веры, не оказались более разумными. Разум никогда еще в жизни людей не торжествовал. Современные науки о человеке приходят к выводу, который давно уже напрашивался: человек, homo sapiens, вместе с тем и homo demens. Его отличает от животных не только способность мыслить, но и безумие. Достаточно взять в руки газету или включить радио, чтобы в этом убедиться. Нет, люди не стали похожи на гуингмов, помните, в путешествиях Гулливера: такие лошади мудрые и добродетельные. Всегда руководствовались в своих поступках исключительно доводами рассудка.
Не стали похожи на гуингмов даже «философы» XVIII века. Вопреки их пылкому рационализму, доведенному некоторыми из них до абсурда, они были продолжателями средневекового хилиазма. Европейское общество слишком долго жило ожиданием нового неба и новой земли, чтобы удовлетвориться образцами мудрости и гражданских добродетелей древних. В иудео-христианской цивилизации миф вечного возвращения был навсегда вытеснен обетованием Нового Иерусалима. И так же, как в средневековом хилиазме сталкивались несколько противоположных представлений о тысячелетнем царстве, так и в идеологии французской революции: одно звало к евангельскому в своем происхождении идеалу свободы, равенства и братства, другое к истреблению «врагов народа», к борьбе с «гидрой», к «святой» гильотине, к диктатуре якобинцев, к революционному империализму. Но во всяком случае только обещание полного преображения человека и общества превратило идеологию французской революции в своего рода новую мировую религию. Так же и марксизм. Его сделали опиумом для народа, действующим еще и теперь, не многотомные исследования экономических и социальных условий в капиталистических промышленно развитых странах в прошлом веке, а все та же, только замаскированная видимостью научности, мессианская вера, которая вдохновляла эгалитарно-коммунистические движения средневековья.
Словарь для перевода с языка революционного хилиазма на язык марксизма составить нетрудно. Это не раз уже делалось. Мессия — Маркс. Остальные протагонисты эсхатологической драмы все те же. Господа, попы, купцы, промышленники — по-прежнему воплощение сил зла, только теперь они называются не слугами Антихриста, а буржуями и лакеями капитализма. Капитализм — новый Вавилон. Он должен быть разрушен, сметен с лица земли. Это сделают бедняки, новый избранный народ, по-марксистски — пролетарии, рабочий класс. «В наши дни все дома отмечены таинственным красным крестом. Судья — это история; исполнитель приговора — пролетарий».
Диалектически пролетариат — отрицание буржуазии. Что это значит? Ведь дело тут идет не о головной диалектике, а о диалектике социальной жизни. Отрицание буржуазии по такой диалектике не может значить ничего другого, как ликвидацию буржуев и полубуржуев, уничтожение их в застенках органов или в лагерях медленной смерти архипелага ГУЛАГ. Сталинщина не была поэтому чем-то случайным. Все попытки объяснить ее особыми историческими условиями, или тем, что у Сталина был подозрительный и жестокий характер, или тем, что русские — прирожденные рабы и палачи, несостоятельны. Сколько бы нас не уверяли, что Маркс был в сущности большой либерал, внутренняя логика марксизма непременно ведет к массовому террору. Мировая революция — коммунистический Армагеддон. Новые отношения между людьми сложатся только после того, как в «последнем и решительном» бою будут окончательно добиты остатки враждебных классов, тогда кончится эксплуатация человека человеком, место правительства заступит распоряжение вещами и руководство процессами производства, и никакого отчуждения больше не будет, даже никто больше не будет совершать антисоциальные поступки, разве только психи. (Предопределение специальных психиатрических больниц).
Итак: под наукообразной облицовкой структура марксизма воспроизводит архетип средневекового революционного хилиазма. Но это там, где коммунисты еще не захватили власть. В странах же, где они правят, проявляется другая, прямо противоположная сторона марксизма: на язык современных понятий переводится не идеология средневековых коммунистических движений, а феодальная реакция на эти движения. Для отвода опасности социальной революции правящие классы феодального общества хотели навсегда его заморозить, хотели остановить время, остановить историю. Трехъярусная феодальная иерархия — высшее духовенство, владетельная знать, подлый народ — установлена, мол, самим Богом по образу небесной иерархии ангелов. Поэтому она такая же совершенная, священная, вечная. Всякая попытка ее изменить — греховна, преступна, посягательство на богоустановленный порядок. Восход класса торговой и промышленной буржуазии — дело демонических сил. Защитник одинакового на небе и земле феодального строя от натиска алчных слуг Антихриста — рыцарь. Рыцари «храбры, светлы душами», осенены славой почти уже ангельского чина. Архангел Михаил — первый рыцарь. В предвечной драме борьбы Бога с дьяволом, добра со злом, рыцарство — Божье воинство. Галаад уподобляется Христу.
Рыцарский роман живет мессианским и апокалиптическим вдохновением всей средневековой мысли. Во многих куртуазных поэмах отразилось христианское убеждение, что все люди равны, все произошли от Адама и Евы и дети одного Отца Небесного, подлинное благородство поэтому — благородство не крови, а сердца. В этих поэмах еще сохранилась память, что Христос отождествлял себя с бедными, голодными, больными, заключенными в темнице, называл их своими меньшими братьями. При посвящении рыцарю вручают обоюдоострый меч: одно лезвие на сильного, если тот обижает слабого, другое на богатого, если тот теснит бедного. Ивен освобождает 300 порабощенных и голодных дев-прядильщиц.
Рыцарский идеал — одна из самых светлых и неугасимых звезд в ночи истории человечества. Прошло столько веков, а его преображающая и возвышающая сила все еще действует в мире. Ему мы обязаны большинством наших благородных чувств и непостыдных поступков. Без Дон Кихота и пушкинского рыцаря бедного, имевшего «виденье, непостижное уму», наша жизнь была бы мельче, ничтожнее, безнадежнее. Другой вопрос — смог ли этот идеал действительно переродить человека, и было ли рыцарское средневековье на самом деле рыцарским? Ответить на это чрезвычайно трудно.
Рыцарский идеал родился из усилий церкви очеловечить свирепую воинственность завоевателей- варваров. Как представить себе эту невероятную трудность: проповедовать идеал любви, мира и Божьей абсолютной справедливости сдвинутым с мест племенам, для которых ежегодная «сезонная» война была главным средством существования. Убежденные, что власть, и богатство, и рабы добывается мечом, они не делали различия между войной и разбоем и не знали других добродетелей, кроме храбрости в бою и верности вождю. Как сделать из них рыцарей-христиан? Удалось ли это церкви? И да и нет.
По сравнению с варварскими временами Меровингов нравы правящего слоя несомненно смягчились. В феодальном мире многие всей жизнью стремились исполнять рыцарские заповеди. Рыцари «без страха и упрека» — не выдумка. Они оставили бессмертные примеры благородства души и великого героизма. Рыцарь-тамплиер в одиночку принимал бой с сарацинами, сколько бы их ни было. В XIV–XV веках рыцарская агиография занимает такое же место, как жития святых. Жизнеописания маршала Бусико и других принцев, баронов и рыцарей повествуют не только об их военных подвигах, но и об их добродетелях и набожности. Некоторые хронисты сомневаются даже, возможно ли найти такие великие добродетели среди вилланов, к которым они причисляли даже самых богатых бюргеров.
Но, как всегда, — много званых, мало избранных. Другие памятники тех времен свидетельствуют о зияющем разрыве между рыцарским идеалом и жестокой действительностью феодального общества.
Роджер Бэкон пишет: «Принцы, бароны и солдаты, если только они не обрушиваются на бедный народ с бесчисленными незаконными поборами, нападают друг на друга и друг друга грабят. Князья и короли поступают не лучше».
Хорошо, это Бэкон, выдумщик всяких опасных новшеств, ему все снилась несбыточная Христианская Республика и он осуждал весь существующий порядок. Но вот что говорит певец феодального общества, знаменитый Фруассар: «Не будь духовенства, высокородные принцы, короли, князья, графы и все владетельные не умели бы жить и были бы как животные».
Непрерывные феодальные войны велись с бесчеловечной жестокостью. Победители опустошали владения врага, грабили, пытали и убивали жителей. Пленных, кроме тех, за кого можно было получить богатый выкуп, случалось, убивали, и своих кормить трудно, или отпускали, но предварительно изувечив. В книге картин из жизни рыцарей, что появилась во времена Карла Смелого и Максимилиана, последнего рыцаря, один из рисунков изображает нападение рыцарей на деревню. На переднем плане рыцарь убивает
