Смею утверждать: в этот момент никто, даже, наверное, и Каспаров, не сомневался в успехе чемпиона. Но один шанс у претендента все-таки сохранился. Он заключался, этот шанс, в том, что чемпион, как можно было понять в ходе семнадцати ничейных партий, поставил перед собой цель не просто победить в матче, но и не проиграть ни одной партии.
Трудно упрекнуть Карпова за этот замысел. В победе он не сомневался, а раз так, то почему бы, во- первых, не победить эффектно, а во-вторых, и это неизмеримо важнее, почему бы не нанести Каспарову удар такой психологической силы, который хотя бы на ближайшие годы лишил его уверенности в себе во встречах с чемпионом.
Но на этот раз роковой просчет допустил Карпов. Теперь уже он переоценил свои, по крайней мере физические, возможности и недооценил стойкости духа, физического и психического здоровья своего молодого противника. С каждой ничьей уже поверженный, казалось бы, Каспаров сначала незаметно, а потом все более ощутимо приходил в себя. Мало того, Карпов не учел того, что в ходе буквально каждой партии Каспаров набирался матчевого опыта, мужал как боец, просто взрослел, наконец.
И вот игровая инициатива постепенно переходит к претенденту. По-прежнему избегая рискованных решений, он умудряется вскрывать изъяны в игре Карпова и одерживает три победы. Замечательное мужество молодого претендента производит сильное впечатление на шахматный мир, и разочаровавшиеся было болельщики Каспарова прощают ему ошибки старта.
Теперь читателю, разумеется, понятно, почему в этом матче, как ни в каком другом, психология борьбы играла особенно важную роль. Уже с самого начала поединка наблюдательные зрители подметили, что соперники, в первую очередь Каспаров, вели себя необычно.
Если бы не знать, кто выступает в роли многоопытного чемпиона и кто дебютирует в соревновании на первенство мира, можно было в начале матча легко перепутать чемпиона с претендентом. Карпов практически не вставал из-за стола, изредка бросал в сторону публики отрешенные взгляды, щеки его в отдельные моменты вспыхивали румянцем. Каспаров же часто отрывался от доски, уверенно ходил по сцене, и только испытующие взгляды, с которыми он то и дело обращался в зал, выдавали его волнение. Кстати, и шахматные часы усиливали иллюзию того, что соперники как бы поменялись ролями: в ходе первой партии Каспаров имел в запасе сорок минут, в ходе второй – час!
Особенно уверенным выглядел Каспаров в шестой партии, когда, двинув в окончании центральную проходную пешку, вскочил из-за столика и стал быстро ходить, выражая всем своим обликом веру в неминуемую победу. Увы, он упустил выигрывающее продолжение, потом упустил и ничью.
Эта партия была, наверное, одной из важнейших в матче. Отныне Карпов обрел уже свою обычную бесстрастность. Иногда прогуливался, спокойно поглядывал в зал, а в облике Каспарова явственно проступила растерянность. Быть может, мне это казалось, но, глядя в зал, туда, где сидела мать и его помощники, он как бы невольно искал одобрения своей игре. В этом мне виделось что-то детское, никак не укладывающееся в привычное представление о рыцаре, который дерзнул бросить вызов чемпиону. Но представьте себе состояние юноши, который по неопытности позволил себе в предматчевых интервью заявить, что считает свои шансы примерно равными (а кое в чем даже и выше, чем у чемпиона!) и уже в самом начале матча оказался в катастрофической ситуации. Представьте, что в глазах миллионов своих почитателей он оказался банкротом, который не может оплатить так решительно выданные перед матчем векселя…
После девятой партии зрители видели уже другого Каспарова – почтительного, готового после партии анализировать ход игры столько, сколько этого пожелает замкнутый, непроницаемый чемпион. Каспаров и теперь иногда прогуливался в ожидании хода, но той походки, что была в шестой партии после хода центральной пешки, не было и в помине.
Непосредственность, впечатлительность, эмоциональность Каспарова позволили бы человеку, даже и не знавшему счет матча, безошибочно угадать, как обстоят дела у соперников.
Вы, может быть, подумаете, что когда колесо фортуны закрутилось в другую сторону, облик Каспарова вновь стал иным? Только отчасти! Жестокий урок не прошел даром: ощущение переживаемого кошмара, ощущение загнанности, детского отчаяния конечно же исчезли бесповоротно, но и прежнего, легковерного, самоуверенного Каспарова публика не видела тоже…
Но нас с вами интересуют сейчас не спортивные перипетии и даже не то, скрывали или нет соперники свои эмоции, и если скрывали, то насколько умело. Если вы помните, мы остановились на манере Карпова как бы ощупывать противника испытующими взглядами. Так вот и Каспаров ощущает, как можно понять, такую же потребность в «разведывательных» взглядах.
Было очень любопытно следить, как оба противника, независимо от того, чья была очередь хода, то и дело отрывались от доски, чтобы сделать что-то вроде моментального снимка. Затем где-то в глубинах психики, в подкорке, схваченное выражение лица соперника «проявлялось», подвергалось молниеносному анализу, после чего все повторялось. При том, что оба проделывали это довольно часто, я ни разу не заметил, чтобы взгляды их скрестились. Как удавалось им избежать открытого столкновения взглядами, для меня остается тайной.
Нет сомнения в том, что это обжигание друг друга глазами было совершенно непроизвольным и свидетельствовало о полном отключении обоих от публики, от всего, что не имело прямого касательства к событиям на доске. Чаще всего это происходило в кульминационные моменты борьбы и сопровождалось, правда, главным образом у Каспарова, и другими проявлениями нарастающего волнения. Помню, как в ходе тридцать первой партии, где Карпов в один момент был близок к достижению заветного счета, Каспаров после двадцать седьмого хода снял пиджак, ерзал, то откидывался на стуле, почесывая затылок, то облокачивался. В пресс-центре один из фоторепортеров пытался сделать снимок претендента в этой партии, которая грозила стать последней в матче, но Каспаров, непрерывно двигаясь, никак не позволял ему осуществить задуманное…
Когда семь месяцев спустя противники начали вторую или (если иметь в виду количество сыгранных в первом матче партий) третью серию единоборства, их «визуальные взаимоотношения» были иными. Сделав ход, Каспаров, как правило, удалялся за кулисы, где каждому из бойцов была предоставлена комната с двумя мониторами, находясь в которой можно было и обдумывать позицию и без помех наблюдать, если хотелось, за поведением соперника, показываемого крупным планом. Карпов тоже изредка покидал сцену, но, как правило, он в этом матче не оставлял столика и даже прогуливался в отличие от предыдущего поединка лишь считанные разы. Как известно, этот матч дал шахматному миру нового чемпиона. Об этом возвестила только последняя, двадцать четвертая партия, которая по своему драматизму и характеру борьбы, в ходе которой Каспаров пожертвовал за захват инициативы две пешки, явилась как бы прообразом всего матча.
Нас в данном случае интересует не борьба как таковая, а ее чисто внешнее воплощение. Анатолий Карпов в этом смысле вел свою роль в обычной бесстрастной манере. Только при очень внимательном наблюдении можно было найти разницу в его поведении после первой партии, которую он проиграл, и после пятой, которая вывела его на привычную позицию лидера. В состоянии растерянности он был, пожалуй, лишь в финале одиннадцатой партии, где автоматически сделал несколько лишних ходов, так как сдаться можно было сразу же, как только стал очевидным его явный промах. Ну а то, что Карпов в момент признания своего поражения в последней партии, и следовательно в матче, вышел из привычного образа – не сумел скрыть отчаяния и, вжав голову в плечи, торопливо покинул сцену – это так по-человечески понятно. Тут и профессиональный актер в схватке с такими эмоциями был бы бессилен.
Что же касается Гарри Каспарова, то зрители Концертного зала имени Чайковского увидели претендента, а затем и чемпиона (хотя в этой роли Каспаров находился на сцене считанные минуты) существенно иным. Правда, как и прежде, он первым выходил на сцену и с подчеркнутой приветливостью, играя неизменной улыбкой, здоровался с судьями, но в сравнении с первым матчем это было единственным повтором.
Эмоциональный и впечатлительный, Каспаров по-видимому решил свести до минимума выдачу информации. Деловитое рукопожатие с соперником до и после игры – и только. Никакого, даже мимолетного анализа после партии, как это не раз случалось в предыдущем матче. Значительно более редкие поглядывания в зал – они ведь тоже дают кое-какую пищу для размышления опытнейшему и очень проницательному сопернику. При возвращении на сцену – бесстрастный вид, даже если чемпион сделал и неожиданный ход.
