моей мечты.
Остановившись, я развернулась. Женщина уже вернулась в свою компанию. Я подошла к перилам, на которых она сидела одним бедром, окликнула. Она обернулась.
— Меня зовут Лида. — Сказала я.
— Гриша. — Протянула она руку ко мне вниз.
Я попыталась не выдать удивления, но в мысли закралось подозрение, что она, все же, трансвестит. Пожала твердую теплую ладонь.
— Я хотела бы сделать тебе предложение. Скромное… — Улыбнулась я, отходя.
Склонив голову набок, она перемахнула через перила и подошла ко мне.
— Я не звезда и не дочка олигарха. И я постоянно попадаю в подобные ситуации. Мне не нужна телохранительница, но твоя способность отшить подобную шваль одним словом — просто грандиозна. Если тебя в принципе может это заинтересовать, я хочу предложить работу. Я корреспондент новостного канала. Начинающий. Пока…
Она слушала меня молча, абсолютно не меняясь в лице. В какой-то момент мне показалось, что она вообще не слышит. У меня было несколько мотиваций: она, вроде, женщина, она одним взглядом может оградить от ненужного внимания и одним словом — избавить.
Подавив желание осведомиться о том, как она меня слышит и понимает ли вообще, я продолжала. В тот зимний вечер я была готова платить ей четвертую часть своего оклада. О том, что он очень скоро и очень весомо увеличится, я знала наверняка. Но говорить об этом не стоило. Покупать человека на перспективы я не считала честным.
— Я понимаю, что это не много. — Прокомментировала я сумму предлагаемого оклада. — И понимаю, что работа необычная. Что-то вроде телохранительницы… Но, если тебе интересно, я буду рада твоей компании.
— Мне интересно. — Ответила она сразу. Тем же тоном. Спокойно-безразличным.
Я не сдержала радостной улыбки. Приподняла подмерзающую ногу.
— Может, в машине продолжим разговор?
— Сама решай… — Сказала она и обернулась к товарищам, чтобы сказать: пока, до встречи. С того дня «сама решай…» я слышала чуть ли не каждый день. И каждый раз это скидывание ответственности придавало сил.
Лишь через пару месяцев я спросила: почему «Гриша»?
Полный день мы проводили с ней вместе. Она стала компаньонкой и подругой. Причем так незаметно и стремительно, что я иногда смущалась. Казалось, что я не имею права так нагло заполнять ее жизнь, ее личное время (намного дольше, чем восемь рабочих часов в день).
Достав паспорт из набедренной сумки, она протянула мне. Я прочитала раз, прочила второй, соображая. Сдавшись, обернулась к ней. Мы стояли в пробке на третьем кольце. Она сказала: операция по смене пола.
Паспорт гласил: Григорий Валентинович Миронов, 1975 г.р.
Сзади послышался гудок. Я тронулась, пытаясь придти в себя.
— Так, ты мужчина?
— Похоже, что я мужчина? — Спросила Гриша. Я обернулась к ней.
Вообще-то, да, хотелось сказать. Но я не ответила. Меня мучил лишь один вопрос, и я сдалась в попытках сформулировать его так, чтобы он прозвучал как-то помягче.
— Гриша, ты испытываешь сексуальное возбуждение, находясь рядом со мной?
Я чувствовала, как покраснела. Я вообще не краснела. Никогда. Возможно, это был первый случай, когда я покраснела.
— А должна? — Спросила она спокойно, будто это был обычный рабочий вопрос.
Если мужчина, то должна, думала я. Я так устроена. Я не всегда могу это контролировать. Но, слава богу, если нет. Я обернулась, чувствуя, как горят уши.
— Да или нет?
— Нет. — Покачала она головой.
Я кивнула, облегченно выдыхая.
— Почему ты не сменила паспорт?
— Не успела. — Пожала она плечами.
2
Выборы завершились известным всему населению страны за полгода до начала предвыборной компании результатом. Все было прогнозируемо и банально. Выбор был сделан без моего гражданского сознательного участия. Выбор был сделан.
Когда всеми правдами и неправдами я получила направление в Косовска Митровицу, казалось, жизнь налаживается. Конечно, это кощунство, но я собиралась отработать свою личную «произвольную программу» в каждом из репортажей.
От наблюдения забастовки клонило в сон. Конфликт должен был разгореться и достигнуть точки кипения, чтобы потом дать возможность себя разрешить. В воздухе пахло гарью. Чувствовалось возбуждение. На следующий после нашего приезда день, 16 марта, сербы захватили здание суда.
Мне было восемь, когда мы с мамой по телевизору следили за захватом и освобождением Белого дома в Москве. И это — столица великой державы! Глядя на вырывающийся из окон здания правительства черный дым, я еще не понимала, в какой стране живу. Что правильно, а что нет — во втором классе не обсуждали. Более того, это
В те осенние дни, лишь, промелькнула мысль, что в Самаре танков не бывает…
Новостной канал тем и хорош, что у нас только новости. Для выпускницы это было бы маловероятной удачей, не приложи я совершенно конкретные усилия и определенный талант прямого влияния. Если бы рейтинг Лиды не рос с каждым ее появлением в эфире, шеф выбрал бы «старого солдата» для освещения этих событий. Можно ли сказать, что мне повезло?
Я невесело усмехнулась. Оглянулась на нашего оператора, сказавшего: «Хм» укреплениям ООН за стеклом.
Анатолий, наш оператор, вызывает во мне благоговение. В Москве он — клетчато-рубашечное недоразумение с бородой на пол лица и лохматой, мечтающей о ножницах через день после стрижки шевелюрой. За МКАДом он превращается в Маугли с камерой. Все, что кажется тухлым и банальным в городе, за его пределами становится жизненно-необходимым и жизненно-оправданным. Он не знает, что такое тренд и думает о слове «стиль», лишь, в случае отгадывания в кроссворде «палочки, служащей для нанесения текста на дощечку». Но если мы попадаем под дождь, помимо зонтов, он и камера обеспечены зелененьким дождевиком грибника. Он представитель обособленной от городской суеты расы человекообразных — нормальных мужиков.
Гриша, как моя тень, — всегда со мной. Ее нахождение рядом оплачиваю я. С появлением в моей жизни Миши — агента, ее присутствие в скором времени будет уже не так накладно. Представить свой день без Гриши мне крайне сложно. Она — неотъемлемая часть моей повседневности. Если бы еще Марк не называл ее «он», а Миша «этот трансвестит», мне было бы спокойнее.
— Горячо… — Вздохнула я, когда Гриша припарковала машину.
За пару часов нашего отсутствия все изменилось. Мы живые люди. И в этом, иногда, кроется проблема…
Каждые два часа мы передавали новости. Что пускать в эфир решали в Москве. Наше дело —
