государственными делами, наконец, и вовсе слег в постель. Император забеспокоился, приехал тотчас его навестить, сказал ему много ласковых слов, — эти непримиримые противники называли друг друга «дорогой брат» и не уставали обмениваться любезностями, — но от мысли о Бургундии не отказался.
К королю приехала его преданная и любимая им сестра, Маргарита Наваррская, автор знаменитого «Гептамерона». Император ее принял, был чрезвычайно любезен, но в своих требованиях ни на пядь не отступил. Королю стало немного лучше, но пока он сидел в своей башне, не было надежды на полное выздоровле* ние. Тогда решили прибегнуть к хитрости. Франциск послал матери, одно за другим, два письма, в которых просил считать всякую свою уступку, касающуюся французских земель, недействительной: он узник и за подпись свою не отвечает. После этого представители короля получили соответственные инструкции, и договор об уступке императору Бургундии был подписан.
Император, видимо, договору не очень доверял. Короля он отпустил не сразу и потребовал, чтобы, взамен его, в Мадрид были присланы заложниками два его сына. Король согласился и на это. Наконец, 15 марта 1526 года, в сопровождении свиты и многочисленной стражи, он прибыл на французскую границу. Там находились два его малолетних сына. Они старались не плакать в ожидании разлуки с семьей. Их посадили в лодку, и мальчики отчалили от французского берега реки Бидассоа в ту самую минуту, когда их отец покидал испанский берег. На французской земле его ждали придворные чины и большой отряд швейцарской пехоты. Он вскочил на коня, пришпорил его и закричал: «Я еще король!».
Королю Франциску шел всего тридцать второй год. Очутившись на свободе, он почувствовал такой избыток молодости, такую беспечную радость жизни, что немедленно влюбился в одну из молодых фрейлин своей матери (будущую герцогиню д–Этамп). Годы после возвращения из плена были благоприятными годами и для Франции, и для него самого. Обещание относительно Бургундии исполнено не было, и императора это даже не особенно удивило (тем более, что, по рыцарским законам, от пленника можно было требовать лишь денежного выкупа). Сыновья были в скором времени освобождены из плена, так как шли уже приготовления к бракосочетанию короля с сестрой императора, той самой, что была обещана коннетаблю Бурбонскому; и изменник, таким образом, хоть отчасти был наказан. Но всё же счастливое возвращение короля не всем вокруг него принесло счастье.
До герцогини д–Этамп, любовницей его довольно долгое время была графиня Шатобриан, которой еще из своей Мадридской тюрьмы писал он прочувствованные послания в стихах и в прозе. Но сразу же после возвращения начался новый его роман, и графиня Шатобриан получила самую недвусмысленную отставку. Новая фаворитка потребовала даже, чтобы у ее соперницы были отняты все драгоценности, когда?либо ей подаренные королем. Франциск нехотя, после долгих просьб, подчинился ее желанию, и к графине был послан доверенный человек с просьбой вручить ему королевские подарки. Графиня горячо любила короля, измену его переносила тяжело, хотя и безропотно. Посланного она попросила подождать три дня. Когда он явился снова, она передала ему требуемое, но в виде слитков золота и неоправленных драгоценных камней. Таким образом исчезли нежные надписи, составленные сестрой короля и выгравированные на подарках. «Я отдаю вам золото, — сказала графиня, — а слова останутся в моей памяти, они принадлежат мне одной».
У графини был муж, молчаливый и сдержанный человек, не являвшийся ко двору с тех пор, как его жена там заняла всеми признанное место. Теперь он вызвал ее к себе, в свой угрюмый бретонский замок; встретил ее холодно, но вежливо. Наступили долгие, скучные зимние дни. Граф виделся с женой только во время совместных трапез. Единственная дочь ее болела и к весне умерла. Две, три недели спустя, графиню разбудили среди ночи. В ее комнату вошел муж и с ним четверо вооруженных слуг. Двое придержали ее на кровати, двое других вскрыли вены на ее руках. Она не пыталась даже и кричать. Муж сказал ей только: «Сударыня, час расплаты настал». Затем слуги удалились, и граф остался наедине с умирающей, потом с мертвою женой.
Секретарь вселенной
«Я облокотился на подоконник и стал смотреть вниз на бесчисленные ладьи с венецианцами и гостями, так и кишевшие на Большом Канале, на толпу, собравшуюся поглядеть на гребные гонки и наполнившую всё до самого Риальто. Потом я поднял глаза к небу, и, клянусь, с тех пор, как Бог меня создал, никогда я не видал ничего более прекрасного. Какие краски, какие тени, какой свет! Внизу, подо мной, — тяжелые массы строений, самый камень которых превращен раскаленным вечерним солнцем в благородный, созданный искусством, материал. Над ними — светлый воздух широкою, ясной полосой; еще выше черно–серые тяжкие облака, как бы готовые упасть на крыши домов и освещенные заходящим солнцем, отчего они подернулись нежным румянцем и теплотой. Какой мастерицей была в этот миг природа, какими дивными ударами кисти писала она воздух, отступавший за домами в даль! Небо местами было синее с зеленоватым отливом, местами зеленое, такого удивительного оттенка, какой встречается только на картинах величайших мастеров, и всё переходило одно в другое, всё сливалось в одном сиянии. Тициан, вскричал я, где твои кисти, ведь это всё для одного тебя!».
Так писал своему другу, великому живописцу, божественный Пьетро, несравненный Аретино, «Божьей милостью, свободный человек» (так он называл себя сам), и недаром, должно быть, восторженный современник величал его «храмом поэзии, театром находчивости, лесом слов и морем сравнений». Недаром и Тициан написал с него один из великолепнейших своих портретов, тот, что хранится теперь во дворце Питти, и изобразил его во всей роскоши и дородстве, с огромной черной бородой, в наряде величественном и тяжелом, с золотой цепью на короткой шее — долгожданным даром французского короля. Образ его запечатлен навсегда в зените его славы, в те годы, когда к его слову прислушивался весь мир, когда могущественные государи тосковали без его писем, турецкий султан посылал ему подарки, и сам император Карл V вызвал его к себе в лагерь под Вероной и целых две версты проехал с ним верхом бок–о–бок, рассекая многотысячную любопытную толпу.
Среди бесчисленных титулов, какими тешил себя сам Аретино, или ублажали его тщеславие завзятые льстецы, два особенно выразительны: его звали «бичом властителей» и «секретарем Вселенной». Никто лучше него не умел требовать всё новых подарков и наград, а в случае отказа карать суровой карой: тиснуть и пустить по всему свету окрыленное его славой ядовитое письмо с виртуозным раскрытием самой подноготной о скупом короле, бережливом прелате, а то и о самом Святейшем Отце, опоздавшем выслать перстень с собственной руки, или очередную тысячу червонцев. По воле непрошенного «секретаря», всё тайное могло стать явным, а удовлетворить его было нелегко. Денег ему никогда нехватало; он только и делал, что просил их, требовал, клянчил, выматывал и вымогал. Уповая на чужую щедрость, он и сам был щедр, жил широко и умел сорить деньгами. Когда его расписная гондола медленно проплывала по венецианским каналам, на всех мостах, пристанях и прибрежных переулках толпились оборванцы, и каждый знал, что перепадет на его долю серебряная монета, а иногда и тяжелый золотой. Двое заезжих в Венецию купцов приметили однажды компанию отменно закусивших и выпивших людей, спускавшихся по мраморной лестнице великолепного дворца и обменивавшихся впечатлениями о только что отведанных лакомствах и винах. Купцы решили, что во дворце харчевня, поднялись туда и у встретившего их слуги потребовали хорошего угощения. Немедленно был накрыт стол, купцы поели и попили всласть, а когда спросили счет, им объявили, что они В гостях, сам божественный вышел к ним и потчевал их до вечера.
Конечно, так жилось ему не спокон веку; в истории новых времен он первый своим пером нажил такое богатство и завоевал столь обширное влияние. Был он сыном бедного сапожника и женщины красивой, но беспутной; детские годы его прошли почти в нищете.» Ни в Ареццо, где он родился в ночь на Страстную пятницу 1492 года, ни в Перуджии, где провел свое отрочество, не получил он сколько?нибудь серьезного образования: он один, из современных ему итальянских авторов, даже не выучился латыни. Зато с молоду познал он другую премудрость: научился обращению с людьми, искусству извлекать из них пользу и ими управлять, благодетельной податливости и своевременному упрямству. Из Перуджии в Рим он явился уже в свите мощного покровителя и сменил его тотчас на покровителя еще более мощного — самого богатого в Риме человека, знаменитого мецената, друга Рафаэля, банкира Агостино Киджи. Но восхождение продолжалось: сам папа Лев X предложил ему перейти к себе на службу, так как ценил людей, способных
