летчиков в те районы, куда они летали раньше. Иван Андреевич Гришаков, например, садился в Альбинское более 10 раз. Эта площадка ему казалась родным домом, и он старался сделать все возможное, чтобы партизаны были довольны. Выгрузив взрывчатку, Иван Андреевич сам следил, чтобы самолет загружался ранеными и детьми полностью. Кому же, как не Гришакову, лететь туда и на этот раз.
С вечера в Альбинском прошел проливной дождь. Партизаны в ночь на 6 июня не надеялись на посадку самолета, но Гришаков сел. При посадке он заметил, что колеса самолета продавливают глубокую колею. Заметил, а подумать о последствиях взлета с такого грунта забыл. В самолет поместили больше обычного раненых и детей. Летчик, горя желанием сделать больше пользы для своих друзей, решил взлететь. Несмотря на выпущенные щитки для облегчения взлета, самолет от земли долго не отрывался — разбег по мягкому грунту был тяжелым и длинным. Если говорить прямо, то создавалась такая же ситуация, при которой погиб Бибиков, поломали свои самолеты Запыленов и Васильченко. Казалось, что усилия летчика и хорошо работающие моторы победили: самолет взлетел. Вдруг в самолете все услышали, будто ударилось автомобильное колесо на ухабе. Летчик почувствовал, что самолет на какое-то мгновение стал неуправляем, казалось, вот-вот начнет беспорядочно падать. Нервы Гришакова собрались в комок, он действовал рулями, как автомат, и самолет занял нормальное положение в прямолинейном полете. Экипаж успокоился, каждый делал свое дело. Иван Андреевич взял курс на Москву.
Три часа неимоверными усилиями Гришаков держал самолет в нормальном положении. Даже атака ночного истребителя не нарушила прямолинейного полета. Десять пробоин сделал ночной бандит в самолете, наполненном ранеными и детьми. Стрелки отогнали «мессершмитта». После благополучной посадки, утром самолет осмотрели летчики и инженеры. Все они сошлись в одном мнении: ни теоретически, ни практически самолет лететь в таком виде не мог — не было правой половины стабилизатора, рулей высоты и хвостового колеса.
Если бы Гришаков и борттехник Съедин увидели после взлета, какое повреждение получил самолет, они наверняка отказались бы от дальнейшего полета и сделали попытку сесть на ту же площадку, с которой взлетели, и эта попытка могла стать роковой.
— Ну, голуба, — хлопая по плечу Гришакова, говорил инженер Милованов, — родился ты не иначе как в рубашке. Такой полет можно совершить только один раз в жизни.
— Я больше и не собираюсь, — ответил летчик.
В следующую ночь в Альбинском сделал посадку Б. Г. Лунц. Площадка оказалась не многолюдной, как это было раньше.
— Где же народ? — спросил Лунц у партизан, выгружавших из корабля взрывчатку.
— Ушли самолет искать, — хмуро ответил один.
— Какой самолет?
— Беда у нас тут. Прошлую ночь садился ваш летчик, взял много раненых, детишек, при взлете ударился о журавль колодца. В темноте мы нашли большой кусок крыла и колесо. И вот почти сутки ищем самолет. Где-то тут недалеко упал… там люди.
Борис Григорьевич, глядя на страдальческое выражение лица партизана, рассмеялся:
— Ищи ветра в поле. Самолет давно в Москве, и ваши детишки и раненые товарищи в целости и сохранности.
Посланные связные вернули поисковые группы. Люди повеселели, удивлялись, и пошла молва о храбром летчике Гришакове, который и на палке улететь может.
Инженер по ремонту Матросов и борттехник Съедин собрали бригаду из пяти комсомольцев- мотористов и разобрали самолет Гришакова для тщательного осмотра всех деталей. Оказалось, что все можно сделать в аэродромных условиях, без помощи заводских рабочих.
— Им и так дел хватает, — сказал инженер молодым помощникам.
Двадцать дней трудились мотористы над восстановлением самолета. Борттехник В. П. Съедин похудел. Он работал, не покидая аэродром и питаясь тем, что принесут товарищи из столовой. Не отдыхал и Иван Андреевич Гришаков. Он летал на задания на других самолетах, подменяя уставших или больных летчиков. Только через месяц он вновь попал в Альбинское на своем самолете. В августе к своим друзьям он совершил еще пять посадок.
Белорусский штаб обратился с просьбой безотлагательно посадить самолет в Горельце для вывозки командира соединения генерала Покровского, получившего тяжелое ранение. Изучать место посадки времени не было. Гризодубова поручила выполнение этого задания Лунцу. Прилетел он в отряд удачно, но вылететь в ту же ночь обратно ему не удалось: приближался рассвет. На вторую ночь Лунцу была послана радиограмма с запрещением вылета из-за плохой погоды в Москве.
Состояние раненого было опасным, он часто терял сознание. Промедление с вылетом и задержка в квалифицированной медицинской помощи могли стоить генералу жизни. Лунц понимал, что в данном случае жизнь человека в его руках. И он решил взлететь, надеясь сесть на Большой земле на любом, не закрытом туманом аэродроме. Летел Лунц в исключительно сложных условиях: была мощная облачность, шел обложной дождь.
Получив донесение от Лунца о взлете, Гризодубова поняла, что раненого держать у партизан дольше невозможно. Она приказала освещать посадочную полосу прожекторами и кострами; экипаж увидел свой аэродром, и Лунц благополучно приземлился. Жизнь генерала Покровского была спасена.
Вторую посадку на площадку Горелец должен был сделать В. Д. Асавин. Был он у партизан каждую ночь, часто выполнял сложные задания: летал за сотни километров в тыл противника и возвращался, как правило, позднее всех.
Прилетев на этот раз в район Горелец, экипаж Асавина сигналов на площадке не обнаружил. «Заблудились, чего доброго», — подумал летчик, но вслух не сказал: штурман обидится, ведь он всегда точно выводил на цель и на свой аэродром. На всякий случай Асавин стал кружить: не попадутся ли сигналы. На этот упорный поиск ушло много времени и напрасно, так как сигналов на площадке не было из-за нападения на нее фашистских карателей. Приближался рассвет, возвращаться домой было уже поздно: лететь на транспортном самолете над территорией противника днем — это то же самое, что броситься на танк с палкой.
Оставив бесплодные поиски площадки Горелец, Асавин стал искать сигналы других партизанских аэродромов. В районе Осиповичи экипаж увидел потухающие костры. Но чьи они? Сделав несколько кругов, осмотрели окрестности. Сомнений не было: под крылом самолета настоящая партизанская посадочная площадка. Решили садиться…
Партизаны на площадке Усохи, куда сел Асавин, никак не ожидали в ту ночь самолет с посадкой. К ним прилетал Чернопятов, сбросил груз и улетел на восток. И вдруг садится самолет днем. Хозяева приняли это за провокацию фашистов, и встречать самолет никто не спешил. Командир корабля приказал стрелкам сидеть за пулеметами, а штурмана послал искать людей. Моторы не выключались: на всякий случай были наготове для взлета. Штурман Сулегин подошел к лесу, закричал:
— Эй! Кто тут есть живой, выходи!..
И услышал:
— А вы кто будете?
— Мы из полка Гризодубовой.
Вскоре летчики и партизаны обнимались и целовались. Самолет замаскировали на опушке леса так, что экипаж с трудом находил его…
Другие экипажи тоже не сидели просватанными невестами, а, работая с предельной нагрузкой, доставляли партизанам взрывчатку.
Гитлеровское командование заметило, конечно, активность наших полетов, стало блокировать истребителями маршруты и посадочные площадки.
20 июня Кузнецов произвел посадку с грузом взрывчатки на площадке Голынка, в отряде Яхонтова. Ночь быстро таяла, пришлось остаться на дневку. А днем прилетели три фашистских самолета, разбросали вокруг бомбы, но ни партизанам, ни самолету вреда не причинили. Часа через два фашисты прилетели снова. Но партизаны уже приготовили им достойную встречу.
Самолеты, не ожидая сопротивления, снизились. Как только они появились над площадкой, партизаны открыли ураганный огонь из всех видов оружия. Итог короткого боя был невероятен. Такому результату обороны мог позавидовать даже крупный прифронтовой город. Два фашистских самолета
