света».
— Что тут рассказывать? Все просто, — начал Станкеев. — Когда услышал команду прыгать, только тогда дошло до меня, что я без парашюта. Все бросились к двери, стали прыгать. Последними подошли стрелок и командир корабля. Заметив мою беду, они попеременно предлагали связаться чем-либо для совместного прыжка на одном парашюте. Но я не стал подвергать их жизнь опасности. Вижу, пока будем торговаться, погибнем все втроем. Тогда крикнул им: «Прыгайте!», а сам убежал в хвост самолета. Там лежали чехлы от моторов. Я быстро завернулся в них, стал ждать удара. Уцелеть не надеялся, самолет с высоты 3 тысяч метров падал уже беспорядочно. Казалось, бесконечно долго бросало меня в разные стороны и прижимало к стенкам хвостовой части.
Мне представлялась картина, как придет домой, к матери, почтальон, как заплачут мать и жена, узнав о моей смерти. Не знаю, сколько прошло времени, я почувствовал удар, вернее, начало удара, остальное я уже не слышал: потерял сознание. Пришел в себя от жары; открыл глаза, но понять ничего не мог, все кружилось и горело: небо, остатки самолета…
Медленно приходило сознание. Понял, что лежу рядом с огнем, пошевелил ногами — целы, руки тоже слушались, и я пополз в сторону от огня. Постепенно понял, что меня, завернутого в ватный чехол, выбросило из самолета при ударе о землю. К горевшему самолету подошли два солдата. Они увидели меня и полезли в мой карман за документами. Прочитав их, сказали: «Это наш летчик». Сгоряча я отполз, а сказать что-нибудь солдатам уже не мог. Солдаты шли с переднего края в медсанбат. Они положили меня на плащ-палатку и дотащили до места, куда шли сами. Голова сильно кружилась. Врач осмотрел меня. «Сильное сотрясение мозга. Ему нужен абсолютный покой. Он нетранспортабельный», — услышал я и снова забылся. Лежал десять дней. Мне стало легче, голова перестала болеть. А еще через два дня меня выписали…
— Почему же вы летали без парашюта? — спросили Станкеева.
— Не успевал его получать в кладовой. Пока заряжал фотоаппарат, наступало время вылета, так я без парашюта и улетал.
— Не успевал, — улыбнулся я. — Расскажите лучше, как заставили Борисова выдерживать курс над целью.
Станкеев замялся, потом сказал:
— Один раз я действительно забыл парашют. Как сейчас, помню: впереди уже цель видна, в воздухе рвались сотни снарядов. Командир корабля начал сворачивать с курса. Я сразу же понял: снимка не получится, напрасно летали. Вспомнил о парашюте. Если собьют, прыгать не придется. Но летели-то мы не спасаться, а привезти снимки. Подошел к Борисову. Так и так, говорю, идите точно на цель. Собьют — все выпрыгнут. Я без парашюта и то не боюсь. Не знаю, как понял меня командир, но направил самолет нужным курсом. И снимочки мы привезли — всегда бы такие. А потом умышленно забывал парашют, можете наказывать.
Михаил Станкеев служил в полку до конца войны. Как-то парторг полка Б. Н. Дьячков спросил его:
— Почему вы в партию не вступаете?
— Рановато было. Хотел убедиться, что могу защищать Родину так же, как защищают ее коммунисты. Одного желания стать коммунистом мало.
Слова Станкеева не лишены глубокого смысла. Часто на вопрос при приеме в партию: почему вы вступаете — можно услышать ответ: потому, что хочу быть передовым, находиться в первых рядах… И как правило, собрание удовлетворяется таким ответом. А вот может ли этот человек быть передовым? Может ли находиться в первых рядах наступающих? Такие вопросы не всегда ставятся. И напрасно. Я давно член партии, а понял, что хотеть быть коммунистом и быть им по-настоящему, лишь через много лет, в 1941 году. Почему именно в это время? Да потому, что человек испытывается, когда требуется от него уже не только желание, но и умение, а иногда и жизнь. А готовность к этому люди проявляют в трудный для Родины час.
Помню первые дни войны. 1-й тяжелобомбардировочный авиаполк готовился к боевому вылету. У всех настоящих коммунистов и беспартийных патриотов, а их абсолютное большинство, была бесстрашная решимость к борьбе с фашизмом. Они не боялись предстоящей встречи с врагом, не боялись и смерти при защите Родины, потому что были готовы к этому, и если гибли в бою, то непобежденными.
Так вот и фототехник Михаил Станкеев. Он правильно считал: чтобы стать коммунистом, мало того, чтобы уметь высоко поднимать ногу в парадном строю или уметь зарядить фотоаппарат. Чтобы стать передовым, нужно иметь не только желание стать впереди, но и умение идти вперед, не боясь никаких преград.
Самолет сел без летчика
Экипаж молодого командира корабля Леонида Шуваева состоял из боевых комсомольцев. Задания они выполняли старательно, с огоньком. Им доверяли бомбить фашистские войска и летать на выброску грузов партизанам.
При подготовке к «рельсовой войне» экипаж Шуваева доставлял взрывчатку на партизанские площадки Замхов (в районе Полоцка), Митенька (в районе Могилева) и Старино (под Борисовом). При этих полетах экипаж осваивал вождение самолета в сложных метеорологических условиях, нередко отражал и атаки истребителей. Одним словом, еще несколько десятков боевых вылетов, и экипаж уже считался бы опытным. Но экзамен пришел неожиданно.
Ночью 20 августа 1943 года, возвращаясь с боевого задания, самолет Шуваева попал у линии фронта в зону зенитного огня противника. Небо лизали прожекторы, снаряды рвались вокруг самолета так близко, что осколки градом стучали о металлическую обшивку фюзеляжа. Вскоре внизу показалась линия фронта, освещенная вспышками выстрелов. Когда летчикам Шуваеву и Орапу казалось уже, что все окончится благополучно, самолет потряс сильный взрыв, раздавшийся сзади. Корабль словно затормозило, будто кто- то придержал его за хвост. Радист и борттехник упали, ударились о металлические предметы и поранили себе лица. Самолет потерял управляемость и перешел в крутое пикирование.
Командиру корабля Шуваеву, второму пилоту Орапу и борттехнику Борисову показалось, что они сбиты. Шуваев, как командир корабля, дал экипажу команду покинуть самолет. Первым прыгнул Борисов, за ним радист Селезнев, потом Шуваев и Орап…
В ту ночь благополучно вернулись с задания все самолеты. Последний прилетевший к аэродрому самолет долго не садился. Руководитель полета забеспокоился: в чем дело, почему самолет кружится над аэродромом, не делая попытки сесть? Не ранен ли летчик? Не повреждены ли рули управления? Почему радист молчит, не связывается с командным пунктом? Эти вопросы переходили из уст в уста летчиков, пришедших на старт.
Все знали, что в воздухе самолет Шуваева, и беспокоились за боевых товарищей.
Сделав 14 кругов, самолет, словно надоело ему кружиться, нехотя и неуверенно пошел на снижение. У всех, кто был на старте, создалось впечатление, что самолет садится без летчика: то кверху нос задерет, то клюнет, и так несколько раз, пока не ударился колесами о землю. Шасси не выдержали. Самолет проелозил по земле и замер.
К самолету подъехал на машине майор Запыленов. Штурман корабля младший лейтенант Ковбасюк и стрелок Коноваленко были уже на земле.
— Разрешите доложить, — обратился штурман к Запыленову.
— Где командир корабля? — спросил Запыленов.
— Нет его.
— Убит? А остальные?
— Все они выпрыгнули с парашютами, — ответил Ковбасюк.
Пока техники убирали с летного поля самолет, штурман рассказывал:
— …Когда самолет стал падать, командир подал команду: «Выбрасываться с парашютом». Все бросились к дверям, а у меня парашют был отстегнут и висел на крючке. В спешке я случайно выдернул
