Взыскующие града

каком-нибудь 'вечере' — это ни под каким видом! Вечером выйти и танцевать — это абсолютно невозможно. Я тебе обещаю: если дело мое кончится благополучно, и мы будем жить осенью в Москве, тогда я тебе смастерю прекрасный 'вечер'. Вася, например, кавалер артистический и танцует увлекательно. Честное слово, устрою! Ты будешь царицей вечера, а я буду 'антрепренером'. Мы выпишем даже из Посада Сашу и Павлушу!

Позавчера у М.К. (которую, кстати, в ночь перед нашим приходом обворовали какие-то мазурики на 3000 р. — выломали дверь и унесли из буфета все серебро), мы (Сергей Николаевич, Григорий Алексеевич и я) почти окончательно порешили насчет книгоиздательства. В четверг будет деловое собрание. Это значит, я на лето добуду работы рублей на 1000 ! Тогда осень можно будет провести порядочно. То есть во всяком случае не умереть. Ах как это было бы хорошо! Т.е. не умереть, а достать работы.

Горячо-горячо и нежно целую обеих моих дорогих девочек. Горячий привет всем нашим.

Христос с тобой и Ириночкой.

Всем сердцем твой Володя.

173.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[761] <16.03.1910. Москва — Тифлис>

16 марта 1910 г.

<…> Прежде всего прости, что я уже второй раз пишу тебе через два дня. Это вызвано тем, что эти дни я был особенно занят. К Логике и Психологии приходится готовиться больше, чем к другим экзаменам, а готовиться мне уже страсть как надоело и мне нужно делать много усилий, чтобы одолевать сотни страниц в день. <…>

Кроме занятий у меня много времени брал Вячеслав[762]. От Бердяевых тогда я пришел в третьем часу. Значит другой день пришлось почти не работать, а отлеживаться. Вчера Вяч. Иванов читал у Морозовой доклад. 'Красота и христианство в связи с поэзией Новалиса'. Это было не то чтоб и собрание Общества, хотя публика была вся наша. Нечего говорить, что Вяч. Иванов был неотразим. Мне было ужасно дорого и важно, что намеками он подтверждает почти все мои мысли о Мировой Душе. Из Новалиса он перевел ужасно много стихов, перевел мастерски и читал их почти все — это было великолепно. После доклада был небольшой обмен мнений. Борис Николаевич очень тонко и вдохновенно привел в параллель Новалису поэзию Вл. Соловьева и читал много его стихов. Это было приятно. Брюсов после нескольких теплых слов облил холодом и Новалиса и Вяч. Иванова. Но атмосфера в общем была настолько тепла и хороша, что холод Брюсова пропал — растаял. Я сказал несколько слов по поводу двух великолепных мыслей Вяч. Иванова. Он меня очень благодарил и сказал, что согласие со мной ему ценно и дорого. Очень задушевно спрашивал Вяч. Ивановича о Мировой Душе С<ергей> Н<иколаевич>. В.И. всем отвечал хорошо и вобщем все собрание было очень своеобразно. Правда, князь скучал. Правда, Таня нашла, что переводы В.И. несовершенны по форме. Правда, Лопатин убежал в первый же перерыв. Но это все необходимые мелочи.<…>

Возвращался я с С.Н. на извозчике. — Его отношение к В.И. меня пленяет и радует. Он почувствовал силу и значительность В.И. и с великой готовностью душевно его признал. Я был ужасно удивлен, когда после заседания ко мне подошел Эллис и отведя меня в сторону, очень серьезно сказал, что он раньше меня не понимал, что он был далек от христианства, но через Лик Мадонны стал к нему подходить, и сегодняшние мои слова о сфинксе, о Логосе очень его затронули и очень ему дороги.

Евгения Казимировна Герцык приглашает меня сегодня на обед с Вяч. Ив<ановичем> Но Господи! Когда же я пойду? Мне еще нужно проконспектировать 50 стр. Логики Щундт’а!

174.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн<20.03.1910. Москва — Тифлис>

20 марта 1910 г.

<…> Я ужасно занят. Я многим взволнован. Я прислушиваюсь к новым смутным чувствам <… > Вчера после защитника я отправился к Бердяевым. Там застал Вячеслава, Бориса Николаевича, Герцык, Эллиса, каких-то дам и Надю. Надя была у Бердяевых без меня, потянулась к Лидии Юдифовне и приручилась. Они вчера пригласили ее уже на 'многолюдство'.

У Бердяевых очень мило. 'Ни'[763] сияет. 'Зюзючка'[764] добродушно ехидничает. 'Ли'[765]  добра и уютна. Эллис ругает Пушкина. Вячеслав секретничает по очереди со всеми в соседней комнате, затворив двери. Евгения Казимировна[766] молчаливо внимает. Так до 12 часов. В 12 часов двери растворяются и начинается 'действие'. Появляются бутерброды, вино, апельсины и выпускается Эллис. Вячеслав из вежливости находит что-то в его стихах и затем начинает читать сам. Конечно, он прекрасен и великолепен. Кое-что он читает уже из прочитанного в прошлый раз, но втором чтении его стихи звучат еще, еще многосмысленней. За Вячеславом — Борис Николаевич читает опять 'Симфонии', стихотворение, посвященное Сидорову и кое-что из 'Философической грусти'. Электричество гаснет, и при свечах в полутьме Эллис великолепно пародирует Брюсова. Имитация до чертиков схожа. Я смотрю на часы: Боже мой, уже два!

Ты думаешь, это все? Сегодня, вставши к 12, я был посещен Ольгушей. Пришла просить прощения. Пришла сказать, что относилась ко мне скверно и больше не хочет так относиться. Господи, я ничего против нее не имею. Я очень хочу отношений простых и ясных. Будем друзьями. Я очень хочу этого. Пью чай, ложусь на постель и погружаюсь в английского Джемса <…>.

Приходит Вася, говорит о 'деле' (он ужасно заботится обо мне), и только что кончили, — приходит Вячеслав. Вася быстро уходит, и мы с Вячеславом проводим два очень полных, очень глубоких часа. <… > После долгих расспрашиваний о тебе, о нас, обо мне, о моих литературных занятиях, В.И. много и очень откровенно говорил о себе. Между прочим, он сам стал говорить мне о Минцловой[767]. Он говорит, что ему хочется о ней свидетельствовать, что, если он стал светлее и лучше, это в значительной степени благодаря ей. Что он прекрасно видит ее недостатки: примитивность натуры, сварливость, зависть, наклонность даже к обману — но из нее моментами истекают на него 'реки света', что она, будучи мало умной, страшно много мистически знает. Он спрашивал, как я к этому отношусь. Я сказал, что чувствую в ней враждебную силу и совершенно ее не приемлю. Его же рост в добре мне понятен без Минцловой. Смерть Лидии Дмитриевны[768], его скорбь и борения — вот источники просветления . На это он мне сказал две очень важные вещи: в его мистическом чувствовании Лидии Дмитриевны после шее смерти — Минцлова не играет никакой роли. Это не через нее и без нее. Кроме того, он признался, что Вера, которая вполне разделяет его мистическую жизнь и живет памятью матери, — Минцловой не приемлет. Вера при своей прямоте в решительные мистические минуты говорила Минцловой, что не верит ей, не чувствует доверия к ееш личности. А Лидия Дмитриевна уже в предсмертном борении сказала про Веру Вячеславу: 'Вера — Диотима'[769]. Из тона, которым говорил Вячеслав в конце, я чувствовал, что от Минцловой он не только освободился в смысле шее личного влияния, но даже питает сомнения, хотела ли она ему добра. Во всяком случае, на мои слова, что Минцлова даже со злыми намерениями могла послужить добру (как Свенцицкий, не любя меня, сыграл в моей жизни большую роль), Вячеслав почти соглашался и не возражал, что было бы невозможно ещев прошлом году. Он увлекся и так разговорился, что пропустил свидание в 'Скорпионе'[770] . Он извинялся, что не прислал 'По звездам'[771], и сказал, что непременно пришлет <нрзб>. Книга стихов его все печатается, и он обещает тоже прислать ее, как только выйдет. Ну, целовались, целовались и расстались. Он уезжает через два дня <…>

Я непременно хочу, чтоб Иринка была похожа на тебя. А на меня — не хочу. Я себя не люблю <… >

175.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <28.03.1910. Москва — Тифлис>

28 марта 1910 г.

<…> Представь, вчера я узнал новое, неожиданное о своих 'лаврах'. После защитника я пошел к Бердяевым (Л<идия> Ю<дифовна> хотела поговорить со мной о Наде) и там мне рассказали, что после моего ухода Челпанчик (это было вечером в день экзамена, когда мы встретились с ним у Бердяевых) пропел мне целый панегирик. После экзамена они говорили с Лопатиным обо мне и сошлись в удивлении перед той легкостью, с которой я держал экзамен. Они были поражены, как я в короткий срок успел не только ознакомиться с нужным материалом, но и самостоятельно к нему отнестись, обо всем