Ради всего святого не подчиняйся всем существом этому дворянскому моральному духу, не подчиняйся насмешливому острословию. Терпеть его не могу! Оно незаметно убивает пафос души и развивает бездарную трезвость! Ради Бога! Вот даже в день прощания со мной ты только острословил, а ничего мне важного, нужного не сказал! Я очень горюю. Не люблю я этого, а часто страдаю от этого! Не дай Бог, чтобы пострадало творчество!
Вчера обед у Якунчиковых был без Кривошеина[980]. У него сделался сердечный припадок. Я сидела за обедом и большую часть вечера с Сергеем Александровичем Щербатовым, говорили и о тебе! Вот и он тоже особенно ценит твое остроумие! Это меня укололо в больное место!
Тут же мы с Григорием Алексеевичем ушли в уголок и горячо говорили. Он огорчен, что ты уехал, и он не успел тебя 'обласкать', как ему хотелось. Он вдруг сам сказал мне то, что и у меня в душе болит! Как не верить, что между душами горящими есть мистическая связь и понимание. Ты для него, как и для меня тоже вся надежда в борьбе за оправдание истинного мистического, святого начала, против современного крайнего рационализма и хаотического мистицизма. Он так же, как и я, верит в тебя и надеется на тебя! Но он в такой же степени испытывает страх за то, чтобы ты не поддался слишком логическому и не подчинил херувимской песни (это мое определение, и Г<ригорий> А<лексеевич> согласен) своей души, зияющей пустой философской, логическойправде а ла Лопатин! не омертвел бы, как Лопатин <…> Григорий Алексеевич боится твоего отвращения к мистике! И правда, не будь так академичен, впитывай в себя больше иррационального! Вся твоя логика очень важна, но главное для того, чтобы отстоять и обосновать иррациональное и мистическое начало всего! <…>
253. Е.Н.Трубецкой — М.К.Морозовой[981] <2.02.1911. Рим — Москва>
(кажется 12-е)
Милая Гармося,
Большое спасибо за твой №10. Там просишь меня найти переписчика; но рукопись моя[982] была отдана переписчику раньше получения твоего письма и, конечно, я пошлю ее к тебе. С тех пор (сегодня) я успел кончить еще главу под заглавием 'Вселенское и русское в теократической идее Соловьева'. Эта глава еще более захватывающая для меня, особенно конец, где говорится о 'юдаизме' Соловьева. Родная моя, поймешь ли ты и почувствуешь ли, сколько в этой главе с тобой связано, сколько в ней общих и дорогих переживаний и сколько в ней борьбы и против твоего еврейства[983]! Этот заключительный параграф выстрадан и кровью сердца написан. Там — болезненный стон души — надорванной! Но, впрочем, прочтешь, увидишь и поймешь сама и… за мной не последуешь, потому что слишком ты полна иной жизни! А мне будет грустно!
Работа моя, вообще, двигается быстро: в Риме написано уже приблизительно 100 печатных страниц. Поиски мои в Ватикане успехом, повидимому, не увенчаются. Мемуар Соловьева там не числится вовсе[984], письмо же Штроссмайера было до 1890 года[985], когда его куда-то переместили (неизвестно куда), и сейчас найти не могут. Статьи же Соловьева я несомненно найду[986].
Весьма возможно, что вскоре в здешней русской читальне[987] и в ее пользу я прочту либо читанное у тебя о Соловьеве и написанное летом, либо характеристику Соловьева по личным воспоминаниям. Очень просит Сергей Волконский[988]; а так как статьи готовы, то прочитать их не трудно.
Ужасно жаль, что тебя с Микой доктора послали-таки на Ривьеру. Занятия и интересы твои наладиись, повидимому, хорошо. Дай Бог, чтобы Рачинский поправился и чтобы не пострадало дело с издательством. А как 'Религиозно-философское общество'? Видимо поминки Соловьева и Толстого не состоятся[989].
А мне тут трудно, тяжело и грустно! Только в работе оживаю и чувствую себя легко, да и там — душевная боль дает перу жизнь и силу. Крепко целую.
254. М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому[990] <3.02.1911.Москва — Рим>
Дорогой Женечка,
Пишу экстренно по поводу ужасного события. Завтра все тебе напишут. Дело в том, что Мануйлов, Мензбир и Минаков уволены совсем и от ректорства и из профессоров.
Сегодня подали в отставку 12 профессоров и 24 приват-доцента. Из профессоров: Вернадский, Хвостов, Петрушевский, Умов, Чаплыгин и др. Из доцентов — Николай Васильевич Вернадский. Николай Васильевич и Хвостов спрашивали у меня твой адрес и решили тебе писать письма. Телеграмму посылать не решились, чтобы не спутать. Все ожидают, что и ты подашь в отставку. Это ужасно, хотя, действительно, иначе нельзя. Одно горе, что и тут нет настоящей солидарности. Ключевский отказался, Новгородцев, Булгаков и Котляревский колеблются. Не знаю как ты решишь, но вероятно тоже выйдешь. Какое горе!
Кругом черные, черные тучи нависли! Главное жаль твоей работы со студентами и семинарий по Соловьеву! Если это должно кончиться навсегда, это ведь ужасно.
Ну, до свиданья, милый друг, будь добр, сделай для меня: не беспокойся и не мучься обо мне. Будь уверен, что с этой стороны все будет хорошо и так, как тебе нужно.
Я надеюсь, что Бог мне даст силы быть твоим другом и поддержкой, и ты меня поддержи. Пиши чаще и больше обо всем, не стесняйся, я теперь все могу слушать.
Какое горе!.. Сегодня получила твое письмо и уже послала ответ днем.
255. Н.А.Бердяев — Вяч.Иванову[991] <3.02.1911. Москва — СПб>
Москва, Волхонка, 'Княжий Двор',
Малый Знаменский пер.
3 февраля 1911 г.
Дорогой Вячеслав Иванович!
По получении Вашего письма переговорил с управляющим наших меблированных комнат. Он обещает приготовить на среду (9 февраля) две комнаты для Вас и А.А.Блока. Комната будет приблизительно стоить 2 р. 25 к. в день. Может быть будет один номер с двумя комнатами. У нас хорошо и наверняка дешевле Вы не найдете.
Я собирался даже предложить Вам остановиться в 'Княжьем Дворе'. Мы будем почти вместе, и это будет так хорошо. С радостью ждем Вашего приезда и огорчены, что так недолго Вы останетесь в Москве. Так прямо приезжайте с Блоком в 'Княжий Двор'. Ждем Вас в среду утром. Привет всем обитателям башни[992]. Огорчен, что не видел Веры в ее проезд через Москву. Передайте ей мой особый привет и сожаление.
Л<идия> Ю<дифовна> Вас ждет.
Любящий Вас Ник. Бердяев.
256. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <4.02.1911.Москва — Тифлисс>
4 февраля 1911 г. Москва
<…> Приехал, остановился у Шеров (больших)[993]. Очень хорошо. Вчера же с любезного предложения самой В<еры> В<асильевны>[994] был у меня Н<иколай> А<лександрович>. Вобщем я попал в гущу. В издательстве[995] меня ждали страшно. Что рассказывал Н<иколай> А<лександрович> напишу сегодня вечером <…>
257. В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн[996] <5.02.1911. Москва — Тифлис>
5 февраля 1911 г.
Милая, золотая, прелестная моя девочка!
Еще не имею от тебя известий и жду, — что и как с тобой? Мне кажется, что судьба наша опять улыбнулась нам. Вчера получил письмо от Радлова[997], в котором к своему удивлению прочел следующую неожиданную приписку: 'Ваша заграничная командировка прошла благополучно через Университетскую комиссию'. Хотя это сведение неофициальное, но
