сконцентрированы для наступления». Конфигурация и состав войск РККА у границы не отвечали ни обороне, ни наступлению. Причина поражения — низкие плотности войск у границы вследствие незавершенности сосредоточения, развертывания и мобилизации. От планов эти факторы никак не зависели. Произошло это вследствие успешной кампании дезинформации и применения немцами новых технологий ведения начального периода войны»[519].
Еще один полностью абсурдный аргумент, частично разобранный выше. «Конфигурация и состав войск РККА у границы не отвечали ни обороне, ни наступлению» по совершенно очевидной причине — к обороне войска не готовились, они находились в процессе подготовки к наступлению. Недостаточная плотность советских войск у границы никак не могла быть причиной поражения. Если бы плотность войск была доведена до планировавшейся, а немцы все равно напали бы первыми, поражение было бы еще страшнее, потому что потерь было бы больше. Причиной поражения была сама установка на нападение при полном отсутствии оборонительных мероприятий. Каковые попросту исключили бы концентрацию прямо на границе неспособной обороняться армии. Если армия в первые же дни войны, не успев вступить в бой, оказывается в окружении, в котлах, с прерванными коммуникациями и отсутствием связи с командованием, то плотность войск в котлах на успех их боевых действий особого влияния иметь никак не может.
У Суворова в «Ледоколе» подробно описано, чем мероприятия по созданию обороны страны отличаются от мероприятий по подготовке к нападению на соседа. И если Исаев, считая себя специалистом по принципам ведения боевых действий, полагает, что принципиальной разницы между тем и другим нет и армия, чтобы избежать поражения при угрозе нападения противника, никаких оборонительных мер принимать заведомо не должна, то ему следовало бы начать опровергать Суворова именно с этого места. Что касается фразы Исаева о «применении немцами новых технологий ведения начального периода войны», то под этим, по-видимому, подразумевается просто внезапность. Во всяком случае, нет оснований полагать, что действия РККА, успей она напасть первой, технологически сильно бы отличались от действий вермахта.
Исаев завершает книгу красивой метафорой: «Упреки РККА 1941 г. подобны упрекам молодому боксеру, тренировавшемуся в районном Дворце пионеров и полетевшему в нокдаун в бою с Майком Тайсоном на 10-й секунде первого раунда»[520].
Имеется в виду, что слабая, неопытная Красная Армия не сумела ничего противопоставить опытному и сильному противнику. Эта сравнение — тоже подстава, причем совершенно беспардонная. Если продолжить метафору, то именно Красную Армию следует сравнить с Майком Тайсоном, который получил ногой в лицо, только еще перелезая через канаты. Он свалился за ринг не потому, что был слабее или неопытнее противника, а потому, что ему вовремя не объяснили, когда чего ждать и к чему готовиться. Виноват не он, виноват тренер.
Если гигантская армия, намного превосходящая своего противника по численности и технической оснащенности, терпит поражение в самом начале войны, так и не сумев вступить в бой, и гибнет в окружении, то это не значит, что она была слаба или небоеспособна. Это значит, что ее подставили. Это означает стратегическую ошибку Верховного командования, которое неправильно оценило политическую ситуацию и отдавало армии неверные приказы. Ее готовили не к той ситуации, в которой она оказалось. У нее не было тех 10 секунд свободы запланированных действий в первом раунде, которые могли бы доказать ее боеспособность.
Стоит отметить, что тезис Исаева о слабой и неопытной Красной Армии, сломленной кулаками немецкого «Тайсона» через 10 секунд боя, противоречит его же тезису о том, что причина поражения в том, что «конфигурация и состав войск РККА у границы не отвечали ни обороне, ни наступлению» и в «низкой плотности войск у границы вследствие незавершенности сосредоточения, развертывания и мобилизации».
Одно из двух. Либо Красная Армия вступила в бой и потерпела поражение в силу слабости и неопытности, либо она по организационным причинам не была готова вступить бой и тогда ее численность и опытность вообще не могли играть никакой роли.
Многие не без оснований упрекают книги Суворова в ненаучности стиля и формы. Эти недостатки — при желании! — легко упраздняются простой редактурой. Книга Исаева в научном смысле безнадежна. Ее даже бессмысленно упрекать в недобросовестности; автор исключительно добросовестно выполняет задачу, исключающую добросовестный научный подход. Ни по форме, ни по сути она не может числиться по разряду научно-исторической литературы. Ни с точки зрения соответствия сути якобы обсуждаемых проблем, ни с точки зрения методов и целей аргументации.
У нее другая задача. Это сочинение, консолидирующее идеологическое сообщество. Что-то вроде манифеста российского «антирезунизма». А манифесты редко читают даже их глашатаи. Их смысл в самом факте их существования. Это символ, знамя, объединяющее единоверцев.
Это сообщество объединяет, конечно же, не возмущение недостаточной якобы научностью книг Суворова, а верность той идеологии, которая рушится, если признать, что Суворов прав. Самое интересное в антирезунистском движении — его позитивная программа. То есть не скучные, бездарные и жульнические наскоки на Суворова, а их собственные представления о советской истории.
Они оказываются очень причудливыми и экзотичными. То эти ребята рассказывают о том, что целью индустриализации было создание самодостаточной, эффективной и саморазвивающейся экономики, точь- в-точь как на Западе. То на голубом глазу убеждают друг друга в том, что коллективизация накормила СССР, а вовсе не привела к массовому голоду[521].
Все это — тоска по прежним советским возможностям безнаказанных фальсификаций. Опереться им не на что, кроме советских учебников и малого числа самодеятельных шарлатанских книжек. Отсюда и надежда на сочинения вроде книги Исаева. Кажется, что вот-вот самому хитрому из них удастся объехать на козе историческую науку.
В упоминавшемся уже выше сетевом обсуждении сборника «Правда Виктора Суворова» выплыли два любопытных тезиса, против которых никто из участников не возразил. Причем озвучил их dr’guillotin, то есть сам Исаев.
Первый тезис. Подготовку к неспровоцированному нападению на соседние страны (то бишь военные наступательные планы) нельзя считать подготовкой к агрессии. Ибо «наступательные планы» есть военный термин, а «агрессия» — политический. Объяснение Исаева: «Есть такое понятие «вероятные противники». Соответственно наличие плана наступления с пересечением границы этих самых вероятных противников еще не означает политического акта агрессии в ближайшем будущем. В 1941 г. вероятным противником была Германия и ее сателлиты»[522].
На мой взгляд, это бессмысленная и недобросовестная игра слов. То есть смысл у нее, конечно, есть, но идеологически-пропагандистский. Если государство готовит нападение на территорию соседних стран, которые ему не угрожают, это называется подготовкой агрессии. Сталин начал готовить нападение на Европу задолго до того, как возникла опасность нападения Германии на СССР. Каковую он сам же и создал, сначала спровоцировав мировую войну, а потом неосторожно дав Гитлеру понять, что он готовит нападение на него. Соседи некоей страны могут считаться данной страной вероятными противниками по двум причинам: либо они ей угрожают, либо она сама планирует по независящим от внешней угрозы причинам напасть на них. Соответственно и военно-политическая активность в обоих случаях предполагается разная. В первом случае оборонительные мероприятия, имеющие целью предотвращение войны, во втором — подготовка агрессии с целью территориальных захватов. Советский Союз всегда выбирал себе «вероятных противников» сам и произвольно, то есть действовал по второму варианту. Причем в 20-е и 30-е годы в числе «вероятных противников» перебывали как минимум все западные соседи СССР.
Сама по себе эта тема возникла от полной невозможности обосновать оборонительные намерения СССР. И тогда был придуман, возможно самим Исаевым, спасительный терминологический трюк, рассчитанный на совсем простодушных: подготовка военного наступления не есть подготовка агрессии в политическом смысле.
В высказываниях Исаева наличие «вероятных противников» выглядит как некая данность, не зависящая от политической воли СССР. Раз есть соседи, то есть и вероятные противники. Раз есть
