служившие для характеристики места и роли Советского государства в системе международных отношений, как несовместимость длительного сосуществования «двух систем» и закономерность перманентного обострения «идеологической борьбы» между ними. Будто не было нараставшего десятилетиями тотального противоборства советского социализма и западной демократии, достигшего своего апогея в холодной войне и приведшего к развалу советской коммунистической империи и краху самого СССР[351].
Не удивительно, что Г. Городецкий не ограничивается провозглашенной целью — опровержением (как ему кажется) «Ледокола» В. Суворова. Израильский историк оспаривает — а это он подчеркивает то и дело — ключевые положения в работах «большинства историков», еще чаще — всех «других историков» (с. 3, 12, 45, 50–51, 94, 98 и др.). Поэтому в истолковании политико-дипломатических событий кануна мировой войны чаще всего В. Суворов оказывается вместе с «другими историками», а Г. Городецкий — против.
Неприятие автора «Мифа «Ледокола» вызывают труды российских историков, которые в последние годы уделяли большое внимание проблеме происхождения Второй мировой войны и ее начальному этапу. Однако, полагает он, это привело лишь к тому, что «бывшие «белые пятна» ныне заполняются набором лжи, тенденциозными подборками фактов, которые общественность склонна принимать за истину» (с. З). Посему Г. Городецкий счел «своей жизненно важной задачей» дать такое описание критических событий 1939–1941 годов, чтобы российский читатель получил «возможность сориентироваться во всем разнообразии фактов прошлого, увидеть их именно такими, какими они были…» (с. 4. Курсив мой.). Все это, заметьте, — о периоде горбачевской перестройки и первых лет существования демократической России, когда отечественные ученые получили возможность переосмыслить наследие историографии, десятилетиями принуждаемой обслуживать нужды тоталитарной системы.
Свое видение наступивших в нашей стране судьбоносных перемен — для израильского историка это «смутное время» — он подкрепляет рекомендацией не отказываться от «советского периода», не противопоставлять историческому опыту Советского Союза архаику дореволюционной России (с. 18). Он также призывает наших историков не тревожить память погибших в войне с нацистской Германией, закрыть до поры до времени (не уточняется, до какого) тему советской внешней политики рассматриваемого периода (с. З). Себе в этом занятии, как видим, Г. Городецкий не отказывает. Такое понимание им предназначения своей книги плохо согласуется с провозглашаемой готовностью руководствоваться принципом объективности, а не политическими или идеологическими интересами.
Таким образом, «Миф «Ледокола» задуман и осуществлен в расчете на российского читателя. Участниками действа оказываются, с одной стороны, наша общественность, склонная принимать за истину «набор лжи» и «тенденциозно подобранные факты», с другой — историк-просветитель, гуру в своей области.
В то же время обилие нестыковок, неувязок текста книги оставляет стойкое впечатление английского Wishful Thinking: формирование представлений исходя не из объективного анализа, а в соответствии со своими предпочтениями. Перед нами, в лучшем случае, версия англо-советских отношений, то есть фрагмент международных отношений 1939–1941 годов — вне многообразия исторического процесса.
Как бы то ни было, «Миф «Ледокола» не произвел эффекта, на который рассчитывал его автор. Не раз приходилось слышать и читать мнения о том, что книга израильского историка никак не является опровержением «Ледокола» В. Суворова. Чтобы опровергнуть его труд, говорит один из коллег-историков, следует доказать несостоятельность сотен и сотен приводимых им фактов. По некоторым свидетельствам, в один из своих приездов в Москву Г. Городецкий выражал недовольство тем, как распространяется его книга — не так широко, как работа В. Суворова. Видимо, поэтому он продолжил свою критику, переиздав под другим названием фактически тот же опус, что не добавило убедительности его позиции. Более того, странности первой книги перекочевали во вторую[352].
Наконец — самое поразительное. Представьте, в «Мифе «Ледокола» откровенно отстаиваются положения брошюры «Фальсификаторы истории» 1948 года — памятного пропагандистского продукта разгоравшейся холодной войны[353]. Положения о сугубо оборонительной предвоенной внешней политике Советского Союза, о его неизменной приверженности коллективной безопасности, о западной политике провокационного натравливания Германии на Советский Союз, о двойной игре западных держав на англо-франко-советских переговорах, о международной изоляции СССР в преддверии мировой войны, вынудившей его пойти на пакт о ненападении с нацистской Германией и т. п. Перед нами печатное наследие официального издания, на долгие годы навязавшего советским историкам сталинские внешнеполитические установки. Так Г. Городецкий реализует свой призыв не отказываться от «советского периода».
Но удалось ли ему обличить автора «Ледокола» и в то же время опровергнуть работы «других историков»? Подкрепить тезисы подконтрольной властям советской историографии о роли СССР накануне и с началом Второй мировой войны? Каков итог вызова, брошенного практически всему сообществу историков, с претензией на пересмотр устоявшейся в мировой историографии критической версии предвоенной внешней политики сталинского Советского Союза — критической за ее роль в развязывании мировой войны? И не этим ли объясняются оригинальные приемы и стиль, используемые в «Мифе «Ледокола»?
Г. Городецкий, именующийся историком-профессионалом, позволяет себе вызывающие недоумение обвинения в адрес В. Суворова и его книги.
Исходя из собственных представлений о критериях научности, он характеризует В. Суворова как автора «нелепых», «невежественных писаний»; не серьезного историка, а «любителя» и «разведчика», проявляющего «неразборчивость в средствах»; автора, «вольное обращение» которого с источниками «стало его товарным знаком», не отягощающего себя доказательствами, прибегающего к «неуклюжим доводам», «абсурдным» и «абсолютно смехотворным» утверждениям; «невозвращенца», «перебежчика», «предателя», «мелкой сошки» в ГРУ, морально нечистоплотной личности и т. п. (с. 4, 9, 13, 14, 15, 20, 21, 34, 48, 71 и др.).
В. Суворов, пользующийся исключительно открытыми материалами, обвиняется в том, что он пишет в «процветающем жанре заговорщицкой психологии» (с. 15). В изложении Г. Городецкого, это связано с переходом России от тоталитаризма к демократии, когда «теория заговора, будучи исключительно привлекательной для обывателей, пропагандирует мифы, преднамеренно и настойчиво скрывает истину, упрощая сложные ситуации» (там же). По этой классификации советско-германский пакт попал в разряд «основополагающих мифов»[354] (там же). Однако, как представляется, обвинение в «заговорщицкой психологии» всего лишь предлог, чтобы уйти от рассмотрения такого вопроса, как международная стратегия сталинского Советского Союза, запрограммированная его социально-политическим строем.
Книге В. Суворова приписывается негативное воздействие на националистические чувства, в частности потакание польскому национализму и даже реабилитация нацизма (с. 8–9). Мало того, ее цели, оказывается, состояли «прежде всего» в том, чтобы «подорвать процесс разрядки» (с. 9), «разжечь «военный психоз» и предостеречь общественное мнение Запада от возобновления разрядки» (с. 15). Значит ли это, что В. Суворову удалось «подорвать» международную разрядку, а затем переключиться на то, чтобы помешать ее «возобновлению»?!
Несмотря на обещание во введении больше не «скрещивать с Суворовым шпаги», а «лишь дать альтернативную интерпретацию событий» (с. 28), постоянным, вплоть до заключения, упоминанием его имени Г. Городецкий обогатил свой инструментарий исследователя: дискредитированное имя призвано служить окончательным, исчерпывающим аргументом в системе его доказательств.
Бремя уничижительных оценок личности В. Суворова и его книги довлеет над израильским историком. Иначе не понять, почему он прибегает к приемам, не принятым в научной среде. Сразу о двух примерах такого рода можно прочитать на одной и той же странице раздела «Полемика», открывающего его книгу.
Г. Городецкий пишет: «Утверждение о том, что нацистская Германия «имеет больше оснований считаться нейтральной в 1939–1940 годах», является абсурдным» (с. 10). Открываем указанную им 48-ю страницу «Ледокола» В. Суворова, на которой приводится аргумент — в ряду других — против официального тезиса о советском нейтралитете в эти годы. Когда угрозами и насилием — совместное с
