душу. Возможно, уезжая из Германии, Дарья хотела навсегда забыть о той трагедии, а я напомнил бы ей то, что она давно вычеркнула из своей жизни.
Я закурил и протянул руку к рюмке со сливовицей. Анна набросила мой пиджак на плечи, села у меня за спиной и крепко ко мне прижалась.
— И все равно я благодарен Дарье. Она помогла мне избавиться от удобного самообмана, перестать презирать себя, начать думать о будущем, а не только о том, чем занять время между завтраком и вечерней самокруткой на угольной куче в котельной. Я стал снова слышать музыку и, может быть, вскоре отважусь всерьез сесть за рояль, играть и творить. Поиски Дарьи вернули меня в мир, где я жил много лет тому назад. Я добрался до Москвы и увидел, что можно жить иначе. И если мне случится встретить Дарью, я поблагодарю ее за тебя…
Анна кончиками пальцев нежно прикоснулась к моей спине, погладила меня по голове и крепко обняла:
— Ты встретишь Дарью и скажешь ей это. А если нет, я встречу ее сама и все скажу. Я тебе обещаю, — прошептала она.
Мы сели к компьютеру, прижавшись друг к другу головами, слушали музыку из одних наушников, целовались и продолжали говорить.
Поздним вечером, когда архив опустел, мы тихо, на цыпочках, спустились вниз. Охранник, делавший вечерний обход, не мог взять в толк, как это он не заметил нас раньше. По дороге в гостиницу Анна остановилась у торгового центра, чтобы купить себе новое платье. Она несколько раз звала меня в примерочную, чтобы узнать мое мнение. Выглядела она прекрасно в любом наряде, и я не мог понять, почему она ни на чем не может остановить выбор. Она заметила, что я, как всякий нормальный мужчина, ничего не понимаю в женской одежде и просто хочу поскорее уйти из магазина. Наконец она закрыла кабинку на замок, сняла платье и спросила, читал ли я книгу израильской писательницы Зеруи Шалев под названием «Любовная жизнь». Когда я отрицательно покачал головой, она сказала:
— Обязательно прочти. Это замечательная история о том, на что способна замужняя женщина, когда встречает новую любовь. Я обожаю эту книгу. Там есть сцена в примерочной иерусалимского магазина. Очень чувственная. Вкусная. Я сейчас тебе ее покажу, а ты потом сам прочтешь…
Она расстегнула лифчик и сняла трусики, оставшись в одних красных башмачках. Оперлась ладонями о стеклянную стену, широко расставила ноги. Глядя в глаза моему отражению в зеркале, прошептала:
— Струна, у нас не так много времени. Я сейчас тебя очень хочу…
Из примерочной я вышел первым, думая о том, что сейчас на плазменных мониторах вместо показа мод появится порнографическая версия сцены из «Любовной жизни» писательницы Шалев. Я сел на кожаный диван. Молоденькая продавщица улыбнулась мне и предложила кофе. Я попросил холодной минеральной воды.
Через несколько минут появилась Анна. В красном платье в белый горошек. Продавщица восхищенно смотрела на нее. Мы подошли к кассе, и Анна попросила запаковать рваное белое платье в красный горошек.
Когда шли к автомобилю, я спросил, не удивится ли ее муж новому платью. Она улыбнулась и ответила:
— Не думаю, что он будет дома, когда я вернусь. Я предупредила, что сегодня буду поздно. Он наверняка принял это к сведению и сейчас снимает с бутылки колы чьи-нибудь стринги. А даже если оказался бы дома раньше меня, вряд ли заметил во мне какие-то перемены. Только если бы я пришла домой с красными мелированными волосами… да и то не уверена. Я не хочу о нем говорить, Струна. Не хочу так заканчивать этот день…
В номере я слушал Высоцкого и ел сушки, которыми Анна набила карманы моего пиджака. И с нетерпением ждал завтрашнего дня…
«Интересно, кто придумал все эти дни недели и числа? Наверное, очень скучные люди, которые никогда не любили», — думала Анна.
Она достала кружку, налила себе чаю, открыла банку, насыпала сахару, попробовала, рассмеялась, вылила чай в раковину — соль и сахар хранились у нее в одинаковых банках, и она их перепутала. Вымыла кружку и ложку, достала из коробочки новый пакетик, посмотрела на него, сунула обратно, продолжая улыбаться. А потом закончилась вода в чайнике.
Ей было наплевать, что Сергей недовольно хлопнул дверью со словами: «В этом доме даже позавтракать нормально нельзя!», что за окном идет дождь, что диктор на телеэкране с серьезным видом рассуждает о какой-то политической проблеме. Она уже несколько дней не пользовалась ингалятором, дышала глубоко и спокойно.
Сергей вернулся и крикнул с порога:
— Это просто дичь какая-то! Бабе скоро сороковник, а она ни чаю согреть, ни завтрака приготовить не в состоянии, не говоря уже об ужине!.
Анна не отреагировала. Она была уверена, что любое негативное мнение о ее способностях и внешнем виде, высказанное мужем вслух, продиктовано исключительно желанием самоутвердиться и вывести ее из равновесия. Он стремился сохранить свою власть и держать ее под контролем.
А она была счастлива и не стыдилась этого. Ей хотелось быть Струне матерью, подругой, сестрой и любовницей. Он пробудил в ней желания, о которых она раньше и не подозревала. Она готова была отдаваться ему где угодно — на столе в архиве, в парке на скамейке, в лифте… Время и место не имели значения. Как и сомнения, стыд и страх.
Такой страх временами охватывал Анну — ей казалось, она сходит с ума. Внутренний голос нашептывал, что все плохо, а завтра — завтра будет еще хуже… Анна умела с ним бороться: она методично анализировала, чего именно боится: материальных проблем, болезней… И ничего страшного не находила. Всё оказывалось поправимо. Голос умолкал, но страх не уходил. Тогда она спасалась от него, общаясь с людьми, которые говорили, что она умна и хороша собой. Надо было делать вид, что у нее всё прекрасно, и это помогало — иногда она даже довольно долго верила в это сама, не уставая повторять, словно мантру: «У меня всё как у всех, я такая же, как все».
Она стала бояться ночей, они казались ей ужасными и прекрасными. Прекрасными — потому что Сергей спал, и она могла спокойно заниматься своими делами: вести дневник или просто бродить по квартире. Ужасными — потому что рано или поздно нужно было ложиться рядом и пытаться заснуть, потому что иначе на следующий день она будет чувствовать раздражение и усталость после бессонной ночи.
Иногда помогало чтение. Но когда в три или даже в пять утра она откладывала книгу, тревожные думы снова подступали, и она терла глаза, и тянулась за ингалятором — в надежде, что хотя бы сегодня не умрет.
Анна смирилась с мыслью о том, что ей предстоит так прожить всю оставшуюся жизнь: в непрестанной борьбе с депрессией. И боролась с ней, используя все известные рецепты: новая прическа, уборка, шопинг, вечеринка…
Недавно кто-то поведал ей о новом средстве от бессонницы: облиться прохладной водой и лечь, не вытираясь. Пока шла из ванной к кровати, Анна начинала дрожать, но потом забиралась под одеяло и — о радость! — минут через пятнадцать, как правило, действительно засыпала.
Теперь мучениям пришел конец — потому что она твердо знала, что скоро заглянет в глаза Струне. Они у него такие внимательные, такие печальные… Анна читает в них одни и те же вопросы: «Ты не уйдешь? Не бросишь меня? Никогда-никогда? Ты всегда будешь со мной? Точно?»
Последняя запись в ее дневнике:
