Обезглавленный труп на мерзлой земле.
Давший мне все, показавший мир, сотворивший из меня воина, воина-победителя.
И никто не знает! Никто не знает о его подвигах, о битве, о сраженных драконах и побежденных черных рыцарях. Только хнумы. Хнумы…
Эргэнэ.
И ее считал я другом.
— Гриф-фина! — выкрикнул я с отвращением. Человек в форме вздрогнул от моего крика.
Они предали. Мы подарили им победу, а они, коварно устроив поддельное торжество, лживый союз… Иначе они никогда не одолели бы его! Всучив ему в руки тяжелую плиту, отвлекли внимание… Все! Весь народ хнумов отвлекал внимание!
И она! Она тоже предала нас!
Предала меня. Предала Лайка. Вместе со всеми.
Хнумы…
Мы пойдем войной на их проклятый замок, страшной войной, если нужно, мы объединимся с черными рыцарями…
Рука моя скользнула к поясу, я нащупал туго набитый мешочек.
— Где грамота? — еще раз спросил человек в форме, Гай Аристон, по-моему, не слишком надеясь на ответ.
— Нет грамоты, — сказал я. — Нет союза. Хнумы — враги.
Человек помолчал. Он совсем не умел молчать.
— Ты посланец? — спросил он.
— Да.
— Ты пришел в Даркдваррон через Храм Ириса?
— Да.
— Хорошо.
Он кивнул и направился к рулевой касатке.
О, Лайк! Нет грамоты и нет союза, я ничего не должен платить в Храм Оракула. Ты оставил мне золото на несколько лет жизни.
Обезглавленный труп. Под серым небом. На мерзлой земле.
— Гилденхому Артуру носовую каюту!
Моя рука вновь скользнула к поясу.
Я не хочу! Я не хочу твоего золота!
В каюте было тепло. Дрожа, я сдирал с себя мокрые обвисшие шкуры.
Верхняя носовая каюта на «Цветке Ириса». Прежде недоступная роскошь…
— Кофе, рыцарь!
Тело тает восемь дней. На девятый Лайк увидит в лунной долине Грей-Дварра, и Грей-Дварр скажет ему: «Зачем ты помешал мне расправиться с ними?!»
Новая сухая одежда. Селентинская. Только пояс останется прежний. Я развязал мешочек и извлек на свет один золотой.
Я не поверил глазам. Я поднес монету к двери и вертел ее так и эдак, стараясь разглядеть синий оттенок, потому что я не верил цвету.
Золото было с голубым отливом.
Я достал еще золотой, и еще, и еще. Я плотно затворил дверь и пересчитал. Я-то полагал, что везу синее золото. Как бы не так! Пятьдесят разноцветных монет со вчерашнего вечера покоились у меня на поясе.
Я даже не представлял, сколько может стоить голубое золото! Десять монет.
Я и не догадывался, и никогда не слышал о самой возможности существования золота черного. Десять монет.
Десять красных — золото ярок, я знал о нем, но ни разу не видел. Конечно, оно не было столь уникально, как голубое и черное, но с синим соотносилось один к восьми.
Десять белых — соотношение один к трем.
И десять синих — те, о которых говорил Лайк, по сравнению с остальным мелочь для размена.
Я все сложил обратно и покрепче затянул намокшую тесьму.
Это уже не два-три года существования. Это дом как у Луция, путешествие в любой из храмов, собственное судно. Это все блага Королевской Республики, которые она только может предложить своему гражданину. Свобода распоряжаться собой в пределах данного мира.
Кофе не умел побеждать холод. Но мне было все равно. Я распахнул дверь…
Снаружи шел снег. Редкий первый снег, он падал и таял. Снежинки исчезали от соприкосновения с палубой, словно люди, упавшие на эту землю, словно их тела, растаявшие от неудачного соприкосновения с другими, такими же телами. Я никогда не видел снега, в Златограде его не могло быть, так же как не могло быть в Златограде голубого и черного золота, прекрасной и ненавистной Эргэнэ, грозных нависающих скал, волшебного клинка Диайона, который не помог, не уберег, не успел уберечь…
И как не могло быть в Златограде такого Гнея Артур Грина, каким сейчас был я.
Прости меня, Луна!
Снег — это твои слезы, редкие белые слезы, ведь и ты бела, как снег, в северном небе. Ты не спишь, хотя полдень — время твоего сна. Ты забыла о полуострове и смотришь на проклятый замок вырождающегося народа. Прости! У меня нет слез, но есть одиночество и отчаяние. И дрожу я не от холода. У меня никого не осталось, кроме тебя, никого. Даже родного города. Есть город, но он не мой, потому что меня больше нет. Вместо меня кто-то другой, новый, и я еще сам не привык к нему. Я не знаю, что мне с ним делать. Я жду твоего полнолуния, я жду, Луна… Помоги мне дождаться. Я жду полнолуния…
— Смотрите!
Касатки показывали вправо и вверх, они протягивали руки. Над «Цветком Ириса» парил синий орел.
Как и все, я смотрел на него, задрав голову, и мне казалось, будто вот-вот откроется что-то такое, скрытое от всего мира, и я узнаю, пойму, постигну…
— Знамение, — проговорил кто-то, но слово звучало пусто и ничего не значило.
Снег усилился.
Синий орел спустился ниже. Сейчас он был прямо над средней мачтой.
— Куда мы плывем?
— В Лунную Заводь, — ответил Гай Аристон, не отводя глаз от вещей птицы.
У меня на поясе хранилось целое состояние; я находился на корабле, который плыл в столицу Республики.
Слезы Луны.
Одиночество и отчаяние.
Где же я ошибся? Окончательно, безвозвратно. Я не должен был отступать от него ни на шаг…
Постепенно и отчаяние уходило. Внутри не оставалось ни-че-го.
Синий орел еще какое-то время сопровождал «Цветок Ириса», потом повернул назад и, рассекая снежную завесу, полетел в направлении Темного Аметиста.
