— Вот я и вижу, что не знаешь. А красавицами, да будет тебе известно, становятся в ателье мод.
Костиков вскинул кверху руки, зашелся смехом и объявил:
— Внимание! Новое научное открытие пилота Широбокова… Жаль, командира нет рядом — вот бы послушал.
— Ничего нового, все старое, — спокойно произнес Широбоков. — Слушай и мотай на ус: одной половине своей привлекательности женщины обязаны природе, тут у них не отберешь, а вот другой — портнихе!
Пушкарев слушал друзей, и с лица у него не сходила улыбка. Но это как раз и не нравилось Широбокову. Ему он предназначал все эти слова, но они не задевали его. Чтобы все-таки растормошить Пушкарева, Широбоков сделал новый, более обстоятельный заход.
— Алексей, теперь эту науку тебе осваивать придется. Как аэродинамику. Только знай, тут никакие формулы не годятся. Вот послушай: однажды начальство доброе дело затеяло — собрало жен о семейном микроклимате поговорить. Как-никак на полетах этот климат здорово сказывается. А бабоньки раскудахтались: «Почему мужья ночуют не дома, а в профилактории?» Им объясняют, а они свое: «Выходит, вы нам не доверяете?», «И за что нас с ними разлучают?», «А может, они в самовольную отлучку бегают из своего профилактория…», «А у нас бессонница от этого…». И пошло-поехало в таком духе.
— А что тут плохого? За своих мужей беспокоятся; — вставил Костиков и подумал: «Лучше бы не говорил».
— За тебя больше всех. Помнишь, какой твоя номер отколола?
Костиков так и знал: Широбоков непременно дойдет до этого. Как же, самый удобный момент посмешить народ. Ведь всем давно известно, а он все равно будет рассказывать. Костиков уже наизусть выучил этот его монолог, может только с незначительными сокращениями:
«Прибежала женушка в профилакторий и зыркает из-за кустов глазами, муженька ищет. Мы все на месте, с удочками сидим, на поплавки посматриваем, а ее нареченного нет. Конечно, она не выдержала, подкралась ко мне и спрашивает тихо, как по секрету: «Где мой Костиков?» Я невозмутимо приложил к губам палец: не распутай, мол, рыбу. А она свое, уже требовательнее и громче: «Где мой Костиков?» Я скосил глаза на поплавок, а ей шепчу: «Придет, куда денется твой Костиков». Тут все и разыгралось. «Куда смотрят командир?» — это она уже к Орлову. А тут самый клев начался. Командир отрешился от всего мира, смотрит на поплавок, как прицеливается. Показал мне рукой: иди, мол, разберись. Я, конечным делом, попытался успокоить Таню. Говорю ей, чтобы не волновалась, не. переживала, не мучилась, а сам жестом доказываю на дорогу. Тут она разошлась совсем: «Никуда я не уйду! До утра на берегу просижу, а дождусь Костикова». Ладно, думаю, пойдем искать пилота. Оставил удочки, пошел. Побродил по зеленому бережку, покрутил по цветущим аллейкам, обошел все ходы и выходы, а уж потом приоткрыл дверь спальной комнаты. Заглянула Таня, а ее Костиков блаженствует на кровати. Да его хлебом не корми — только дай подрыхнуть».
Почему-то Широбоков свою сказку рассказывать не стал, ограничился одной фразой: «Помнишь, какой твоя номер отколола?» И тон у него какой-то не тот, злой.
— О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет.
Но это же масло в огонь. Широбоков немедленно подступил к тем былям и небылицам, которые кочевали из гарнизона в гарнизон вместе с видавшими виды летунами, может даже с такими же, как он сам.
— Э-э… зарок давать не спеши. Поживи, потом гнездом своим похваляйся. Думаешь, вы, женатики, хорошо своих благоверных знаете? Ничего подобного. Возьми самое обыкновенное женское качество — любопытство, — запальчиво продолжал Широбоков. — Так вот, в один гарнизон прибыл зубной врач. Пронесся слух, что такого писаного красавца свет не видывал. И что бы вы думали? На второй день почти у всех женщин в гарнизоне разболелись зубы… А как они изобретательны! У иной найдется сотня уловок, чтобы обвести вокруг пальца мужа. Первая уловка — записаться в самодеятельность… Выкидывают они и такие штучки: прилетит женишок, а возлюбленная уже в загсе побывала. С каким-нибудь заезжим кавалером. Что и говорить, женские думы изменчивы…
Из-за кустов акации показался командир звена. Услышав Широбокова, он метнул недовольный взгляд и оборвал его:
— Брось ты свои холостяцкие байки!
Орлову не понравился тон Широбокова: мало того что поучающий, но в нем еще и проскальзывали какие-то неприятно мстительные нотки. Откуда они у него?
В последнее время Широбокову как шлея под хвост попала, все не по нему. Молчит, сопит, смотрит косо, а разойдется — не поймешь, чего плетет. К чему все это?.. Ничего подобного Орлов раньше за ним не замечал. Своими фокусами он может ребят расстроить, вот Орлов и не дал ему разойтись, обрезал.
— А я что, товарищ капитан?
— Не тот режим выбрал, вот что. Язык у тебя — стрела ядовитая.
— Не я же это выдумал…
— Чего?
— Ну, что женские думы изменчивы…
— А кто? Я, Костиков, Пушкарев?
Широбоков посмотрел на Орлова и натянуто ухмыльнулся:
— Это ж народная мудрость.
— Мудрость, когда к месту да ко времени, — урезонил его Орлов и сделал строгий жест рукой: — Ладно, пора отдыхать.
Широбоков вдруг как-то сразу сник. Вполголоса, как самому себе, договорил уже на ходу:
— Если любовь даст трещину, ничем ее не склеишь. Одно спасение — полеты, заглушат любую боль.
Орлов тронул Широбокова за плечо:
— Все, Володя, кончили. Пойдем спать.
Утром Орлова было не узнать. Ходил по стоянке хмурый, в разговоры ни с кем не вступал и все поглядывал на самолет, в котором сидел Пушкарев. Когда летчик проверил аппаратуру и спустился из кабины на землю, Орлов подошел к нему и как отрубил:
— Пушкарев, сегодня не полетишь.
— Почему, товарищ капитан? — с достоинством спросил Пушкарев.
— Как спал?
Пушкарев удивленно пожал плечами:
— Нормально.
— Где там нормально, — бросил в сердцах Орлов, — всю ночь «бочки» крутил! Вокзальный сон летчику не годится.
Пушкарев невозмутимо развел руками:
— Холодно было, вот и крутил.
— Это здесь-то холодно?
— На заре свежевато, — сказал Пушкарев и для большей убедительности поежился.
— Не темни, зори здесь теплые.
Почувствовав реальную опасность, Пушкарев насторожился.
— Товарищ капитан, я отдохнул. Я готов лететь.
— Сказал: не полетишь, значит, не полетишь, — повторил Орлов и с досадой добавил: — Сам себе крылья подрезаешь.
«Не полетишь»! Любому летчику, от новичка до аса, пронзит душу эта жесткая мера воздействия. В авиации нет суровее наказания, чем отстранение от полетов. Товарищи будут летать, а ты дежурить, а еще хуже — без дела слоняться по самолетным стоянкам.
Пушкарев смутился и побледнел. Если бы Орлов на него накричал, было бы куда легче. Тогда бы и он попытался ему доказать: все это, мол, пустяки. Великое дело — недоспал. Врачи навыдумывали эти всякие режимы, няньками за пилотами ходят. А что ему, молодому, сделается? Чего-чего, а здоровья ему не занимать. Но сейчас перечить командиру звена был не в силах.
Пушкарев виновато смотрел на Орлова и не верил, что он может пойти на такой решительный и в то
