Бочкаревым. Летал с ним над Пруссией, Румынией и даже на Берлин. Все доподлинно знал о жизни командирского экипажа, законно и не без гордости называл его своим. Заворожил молодого летчика Бочкарев. Своими полетами заворожил. На другой корабль Журавлев уносил с собой необъяснимое чувство привязанности к командиру. Он восхищался тем редким пилотским даром комэска, который захватил его и был незыблем для него по сей день. Встретится на маршруте гроза — а как бы обошел ее майор Бочкарев? Ударят зенитки. — какой маневр сделал бы комэск? Бочкарев был волшебником, когда заводил тяжелый корабль на узкую, едва видимую полоску незнакомого аэродрома. Но, пожалуй, больше всего он поражал Журавлева умением быстро сообразить, какой надо сделать маневр, чтобы и цель поразить, и уйти невредимым. Всегда получалось так, что самую невыгодную обстановку он обращал в свою пользу. В небе его не перехитрить.
Часто комэск ходил и на такие задания, о которых мало кто знал. И уж если случалось вернуться с маршрута, других не посылали: считали — ни к чему. О полетах Бочкарев говорить не любил. «Летчику нужна реакция, эмоции вредны». Это его выражение.
Одним словом, Журавлев считал майора Бочкарева богом. А сегодня комэска не узнать…
Война шла третий год. Готовясь к наступлению под Курском, гитлеровцы стянули сюда лучшие авиационные эскадры с других фронтов. Была создана группировка ночной бомбардировочной авиации, которая совершала налеты на военно-промышленные центры страны — Ярославль, Горький, Саратов… Немецко-фашистское командование всячески скрывало базирование своей авиации. Самолеты нередко взлетали с одного аэродрома, а приземлялись на другой. Заправившись, иной раз улетали в глубокий тыл. Большое число технических подразделений было брошено на создание ложных аэродромов.
В июне советское командование провело воздушную операцию по разгрому вражеской авиационной группировки. Операция осуществлялась по указанию Ставки. В ней приняла участие и авиация дальнего действия. Ее экипажи вели разведку аэродромов противника, блокировали их, наносили по ним массированные удары.
И вот в один из таких дней командир полка Дмитриев сказал: «Приказано найти аэродром, откуда гитлеровцы совершают налеты на наши военно-промышленные центры…»
Чтобы найти место базирования вражеских бомбардировщиков, решено было выследить их ночью на маршруте и лететь вместе с ними; потом вызвать соединение своих тяжелых кораблей; а когда самолеты противника совершат посадку — нанести по ним удар. Кому принадлежит этот дерзкий замысел, никто не знал.
Первые экипажи возвращались на аэродром ни с чем, нервничали. Теперь неудача постигла майора Бочкарева. Среди летчиков пошли всякие разговоры.
— У неба ни стен, ни потолка — мыслимо ли в темноте отыскать самолет…
— Фашист на то и рассчитывает — ночь все покроет.
— Ночь что… На рассвете попробуй. Фрицы пучат глаза, а ты у них как на привязи. Западня получается…
— Западня — чепуха. Удержаться бы в темноте… Бочкарев не смог. Час шел и… потерял…
Журавлев в разговор не вступал. Но когда вспомнили комэска, почувствовал в груди саднящую боль. И не сдержался:
— Зубами надо вцепиться! Зубами!
Летчики не заметили, как в сопровождении командира полка и комэска Бочкарева к штабу подошел генерал. Услыхав горячившегося Журавлева, остановился:
— А, старый знакомый…
Не хотел Бочкарев такой встречи. Он был хмур и смотрел на Журавлева холодно.
«Старый знакомый…» Прославил он эскадрилью, куда уж дальше! Только не та эта слава. Поволновался тогда Бочкарев за него — всю ночь проходил на стоянке, все ждал: «Может, вернется Журавлев, может, ничего страшного не случилось?»
В ту ночь на маршруте встал грозовой фронт. Корабли по приказу с земли вернулись на базу. И только о судьбе экипажа Журавлева никто не знал до самого утра. Когда Журавлев вернулся, комэск сказал лишь одну фразу: «Ну ты и начудил». А когда стали известны подробности полета, не знал — ругать или хвалить.
Начали водить Журавлева по начальству.
— Почему сразу не вернулись, товарищ лейтенант? — спрашивал генерал.
Журавлев делал удивленные глаза, пожимал плечами, отвечал, будто ничего и не случилось:
— Задание выполнили. Отбомбились по цели.
— Это в такую-то погоду?
— В самый раз — фрицы не ждали…
— Выходит, у вас радист никуда не годится.
— Радист — зверь! — горделиво отвечал Журавлев.
— Зверь, а радиограмму о возвращении не принял.
Журавлев молчал, переступал с ноги на ногу. Даже голос у него сник:
— Это я, товарищ генерал… Рацию гроза вывела из строя, а я решил лететь без связи. Просто не представлял себе, как это вернусь с бомбами, не сбросив их на гитлеровцев.
Генерал вспыхнул, порывисто встал, развел в стороны руки, будто хотел обнять летчика. Но тут же взгляд его посуровел. Остывая и как бы борясь с самим собой, генерал сухо предупредил:
— За такое наказывать надо…
И вот Журавлев снова с глазу на глаз встретился с ним.
— А кто штурман у вас, Журавлев? — спросил генерал. Журавлев повеселел. Уж если генерал спрашивает о штурмане, верно, думает — не послать ли его экипаж?
Радовался Журавлев, когда штурманом к нему назначили Турина. Только не догадывался, что назначили неспроста. Молодому и горячему летчику Бочкарев дал штурмана, который прошел огни и воды.
После полета без связи Турин не постеснялся прямо сказать Журавлеву:
— Вот что, Миша, иди к командиру эскадрильи и доложи, что летать со мной не хочешь.
— Ты что, Леня?
— А то. За тебя не хочу краснеть. Сегодня ты летал, считай, без радиста, завтра тебе не нужен будет штурман. Что же это получается — каждый сам по себе, что ли?
Журавлев на штурмана не обиделся. Спокойный и рассудительный Турин ему нравился. В полете нем. Колдует молча над картой в своей кабине, а глядишь — корабль выведет в заданную точку, цель поразит точно, в назначенное время и на аэродром до тумана поспеет. До войны Турин был учителем, преподавал в младших классах. Бочкарев не раз слышал, как в минуты откровения тот говорил о своей мечте: «Разобьем фашистов — вернусь к своим первоклашкам».
Турин был сбит, полгода партизанил, а вернулся — зачислили в экипаж к молодому командиру. Журавлев готов с ним летать на любое задание. Сейчас, когда генерал спросил о штурмане, Журавлев, воодушевляясь добрым предчувствием, бодро, с надеждой ответил:
— Турин у меня, товарищ генерал. Капитан Турин. Генерал удовлетворенно кивнул:
— А радиста знаю — летал с ним. Рычков фамилия его.
Они пошли. И уже издалека до Журавлева донеслись жестковатые слова: «Есть и другие экипажи…» Это был голос майора Бочкарева.
Старшина Павел Рычков был на аэродроме. С воздушным стрелком рядовым Чижовым помогал механикам готовить оружие к боевому вылету. Рычков высокий и худощавый. Чижов маленького роста, с пухлым мальчишеским лицом и белым пушком на губах. Рычков звал его малышом и произносил слово с отеческой ласковостью. Рычков воюет с сорок первого, побывал почти над всеми целями, где наносила удар авиация дальнего действия. Рассказывая молодому стрелку о людях полка, он всех называл мировыми парнями.
— Присмотрись, сам увидишь: глаза карие — люди храбрые, глаза серые — люди смелые. И ты будь таким: ходи прямо, гляди браво.
Он же первый преподал ему урок военной науки:
— У тебя, малыш, одна обязанность — сбивать! Никого не должен подпускать к самолету. Появился
