фриц в хвосте — огонь! Это закон. Без него нам нельзя. А стрелять надо так: глаза увидели, а снаряды уже впились во вражеский самолет. Не телегу оберегаешь, а воздушный корабль…
Чижов завороженно смотрел на Рычкова, а тот уже переходил от серьезного к смешному и опять наставлял:
— Осмотрительность должна быть такой: глаза впереди, а видят сзади. И ночь насквозь простреливай фарами. — Рычков показал на свои глаза, а потом озорно подмигнул: — С такой осмотрительностью после войны невесту выберешь — закачаешься… Королеву!
Чижов смущенно улыбался. Поднял голову, чтобы посмотреть на Рычкова, а увидел вдали знакомые фигуры командира и штурмана.
— Наши идут.
Рычков обернулся!
— Не вижу.
— Как же, вон, за килями.
— Вот это наблюдательность! А я не пойму, они ли это?
— Они, — польщенный такой, оценкой, подтвердил Чижов.
— А лучше всего видно из командирской кабины.
Техник самолета хитровато спросил:
— А не претендуешь ли ты, Паша, на штурвал?
— У меня своя кабина. Я люблю морзянку. Люблю давать радиограмму на землю: «Задание выполнили». И если кому завидую, то лишь одному своему однокашнику. Какую он дал радиограмму! Подумать только: «Москва. Кремль. Сталину. Нахожусь над Берлином. Задание выполнил». После войны придут молодые радисты, спросят: «На какой, товарищ старшина, волне вы работали?» «Известно, на какой, на победной», — отвечу им. Так что своим местом я дорожу.
Подойдя к самолету, командир и штурман продолжили начатый в пути разговор. У Журавлева не выходил из головы вчерашний полет Бочкарева. Кто-то пойдет на задание сегодня. Трудно, рискованно, может быть едва осуществимо, но кто-то же пойдет.
— Ведь задание никто не отменял, — уже вслух сказал Журавлев. Он хотел лететь. Он хотел пойти к командиру полка и прямо сказать об этом.
— Не отменяли…
— Значит, мы должны быть готовы к такому полету. Могут послать, а?
Турин полез за портсигаром и только затянулся папиросой, шумно выдохнул:
— Не приведи господь…
— Ну а если полетим? — спросил, уже горячась, Журавлев.
— Тяжко будет, командир. Задача со многими неизвестными.
Молчавший до того Рычков обратился к Чижову:
— А что, если явиться к ним утречком: «Гутен морген, господа завоеватели!» И в подарок — трехтоночку. Представляешь, что будет, если накроет их целая дивизия! Аэродром вывернется наизнанку, земля с небом смешается. И тогда их песенка спета. Вот так, малыш…
Журавлев был охвачен необычной идеей ответного удара. Рычков распалял в нем желание лететь. И командир ликовал, когда техник сообщил новость:
— Инженер приказал нашу машину готовить в первую очередь.
— Полетим — это уж точно. — Рычков азартно потирал руки. И тут же обратился к Журавлеву: — Товарищ командир, между прочим, Нина Малькова подозрительно красиво выводила вашу фамилию.
Нина служила в роте связи. Когда полк улетал на задание, она на большой черной доске писала фамилии командиров кораблей. Отмечала, когда экипажи проходили контрольные рубежи, наносили удар. Так командиру полка легче следить за полетом дальних бомбардировщиков.
Вечером Журавлев, как бы ненароком, всегда заглядывал на КП.
— Счастливо оставаться, Нина!
— Счастливого полета! — отвечала она. Волшебными были для Журавлева ее слова, и, когда он шел к самолету, ему казалось, Нина все повторяла их. Он хотел, чтобы Нина ждала его и думала о нем. Мечтал о таком задании, на которое пойдет лишь его экипаж. Тогда Нина напишет только его фамилию. Одну. Будет следить за его полетом. И ждать… ждать… ждать…
Разумеется, это было тайной. Сейчас ему показалось, что Рычков разрушил ее, что-то неожиданно погасил.
Журавлев не хотел продолжать разговор. Он молча смотрел на небо. Оно было нежно-голубое, чистое-чистое. Только одно облачко неизвестно откуда появилось, как царапина на небосклоне.
За него ответил Турин:
— Знаешь что, Паша, у Нины просто хороший почерк! У тебя такого не будет…
Самолет поднялся в воздух, когда вражеские бомбардировщики подходили к Туле. Турин прикинул по карте общее направление полета: Тула, Рязань… Куда пойдут дальше?
И дал курс не к линии фронта, как всегда, а в глубь своей территории, на восток. Туда летели вражеские бомбардировщики. Ночь скрывала всех.
Пустота неба держала экипаж в напряжении. Время приближалось к полуночи, когда Турин доложил:
— Командир, что-то рябит впереди.
— Где, штурман, где? — обрадовано переспросил Журавлев.
А Турин уже досадовал на себя — сказал и засомневался:
— Может, чертики в глазах запрыгали?
Теряя высоту, Журавлев увеличил скорость. Впереди и чуть выше снова скользнули синеватые блики.
— Что-то все же есть, командир…
— Смотри, штурман, смотри, — отвечает Журавлев, а догадка уже захватывает его. Он напрягается, почти не дышит: — Это же выхлопные огни… Выхлопные огни, черт возьми!
Он еще снизил высоту, чтобы были виднее огоньки и чтобы обезопасить себя. Сомнений уже не было.
— Они! Фрицы!
В полночь, на подлете к Волге, Рычков дал на землю радиограмму: «Идем за самолетом противника». Потом вторую — подтвердил доклад. С земли приказали следовать за вражеским бомбардировщиком.
Самолет Журавлева летел по его следу. Противник не менял режим полета и не открывал огонь. Значит, экипаж Журавлева оставался для него невидимкой. А это было сейчас, пожалуй, самое важное.
Однако приходила усталость. Особенно тяжело было в минуты полного затишья на корабле.
— Прикурить бы у фрица, что ли? Говорят, у них зажигалки хорошие, — желая оборвать тревожную тишину, заговорил Рычков. И это послужило отдушиной для других. Каждый что-то сказал, разряжая все более накалявшуюся напряженность.
— Зажигалки они со всей Европы собрали.
— Чего захотел… Прикурить… Зевнешь, вот тогда фриц даст прикурить.
— Если так — никуда его не выпустим.
И хотя Журавлев предупредил экипаж, чтобы не отвлекались, а смотрели лучше, сам был доволен настроением подчиненных.
Для Чижова было пыткой держать вражеский самолет в прицеле и не стрелять. Устали глаза, одеревенели руки. Он словно примерз к крупнокалиберным пулеметам. Ему казалось, что самолеты не летели, а застыли в воздухе.
Нет, он больше не сможет перед собой терпеть черный призрак. Он должен немедленно «снять» гитлеровца, пока тот не шарахнул огнем первый. Давно бы он уткнулся где-нибудь в песчаный берег Оки или сгинул в густых муромских лесах. Надави на гашетку — и поминай как звали ночного гостя. Так нет же, этого не тронь. А чем он отличается от других? Такой же лютый фашист. У него те же бомбы, и смерть они несут ту же. Только нажать на гашетку…
Разве не прав Рычков: «Без предупреждения сбивай. Закон». Но какой же это закон, если фашиста — не тронь?
