Коркунов воспрянул духом. Подучился в Якутске на курсах, и опять погрузился в секретарские хлопоты.
Весной прибыл секретарь обкома Поздняк, Коркунов познакомился с ним лично во время учёбы на курсах.
— Ну как, Колюша, дела? — благодушно окликнул его приехавший.
— План выполняем, не пугайся. Народ настроен по-боевому. С жильём только у нас хреново, прямо беда с жильём.
— Да-а, вижу, что плохо. — Поздняк хмуро оглядел приземистые старательские бараки из неошкуренных брёвен, — а что делать?
— А то делать, что дальше так жить нельзя. Надо дать рабочим ссуду, народ начнёт избушки строить. Всё же, свой домик, свой огород, люди почуют себя хозяевами на этой земле. Я уж и так, и эдак прикидывал, другого выхода нету.
— А ведь, верно ты говоришь. Попробуем?! — оживился Поздняк. — Я тебе верю, ты человек принципиальный, дорогу-то какую отгрохали. А! — сам смеётся хитро. — Под контролем Москвы вели, я и то за неё отчитывался. Ссуду надо давать, — обернулся к управляющему.
— От хмырь! Навязался на мою голову, — озадаченно прогромыхал Купреев басом, — так уж и быть, ссуду отпустим безо всяких, — отвёл Коркунова в сторонку и доверительно шепнул: — Николай, дело прошлое. Телеграмму, всё же, ты давал Светлову, признайся?
— Да ты, что! — негодующе изумился Коркунов. — А вот, ссуду не дашь, Поздняку точно отстучу депешу.
— Колька-а! — пригрозил пальцем управляющий и ощерился в улыбке. — Партийная должность не дозволяет даже святой лжи. Гляди у меня, не то сошлю учиться марксизму. Ты действуешь супротив философии Маркса о нравственности.
— Я иду за народ — вот моя философия! Люди живут в тесноте, в грязи. Настроение — плохое, золото нехотя колупают. Нельзя забывать об их нуждах.
В пересменку люди сошлись у парткома. Коркунов коротко и ясно объяснил текущий момент и указал рукой на окружающие прииск сопки.
— Лес и мох, вот они, рядышком. С горки спускай и стройся. Пишите заявления на отдельные дома!
Один человек нерешительно подошёл к столу, второй, третий; потом наступили тесной толпой.
Поздняк приехал через год и, прежде всего, навестил Лебединый. Из машины вылез довольный, успокоенный.
— Ну, Колюша, честно признаться, не ожидал от тебя такого разворота. С горы посмотрел и не узнал посёлок — втрое разросся: огородов столько, коровы пасутся, свиней табуны — не проехать.
— Да, секретарь, — улыбнулся Николай, — ты что же думал, мы рабочий класс не поднимем? Народ — сила! Ему только направление дай — горы своротят. Да и золото пошло кучней. Всё путём! Не на что больше грешить.
— Молодец! Вот это я понимаю. Правильную политику ведёшь, опору нашёл твёрдую. Какие ещё проблемы есть?
— Есть личная просьба. Убери начальника продснаба, сил моих больше нету с ним беседовать.
— В чём он провинился?
— Тащит в мой дом со склада прямиком всякие редкости-дефтовары, не понимает русского языка, хоть убей его. Неделю тому назад ковёр приволок. Я ему говорю, что по блату мне не надо, жена пойдёт в очередь.
А он мне толкует: «Ты секретарь парткома, всеми уважаемый человек, и у тебя жена пойдёт в очередь?! Я вот твоим деткам два кило шоколаду принёс». Тьфу!
— Ну и взял ковёр? — насупился Поздняк.
— Взял, будь он неладен. Я Стешке говорю: иди, милка, да становись в очередь. Три дня законно простояла и взяла за восемьдесят шесть рублей. Что же он, собака эдакая, меня принижает? Я упрёка от рабочих не имел и иметь не стану. И я запрещаю ту блатную торговлю из-под полы.
— Что же ты в район не обратился?
— Обращался, не снимают… Видать, он там многих купил этими коврами и другими подачками- сладостями. Это же — конец нашей партии придёт, ежели не остановить торгашеской заразы.
Эти прохвосты, как чума, как пожар лесной, опаливают людские души наживой. Искру заронят, а потом сгорит всё. Ты, секретарь, буржуйство новое не распускай!
— Постой, постой, — Поздняк сурово сдвинул брови, — ты думай, что говоришь!
— Я боюсь, секретарь. — тяжко вздохнул Николай, — воля руководителям дана агромадная, как бы не получилось беды… власть-то, она штука прилипчивая, сладкая от дармовых шоколадов.
Как мухи на мёд слетаются к ней многие чуждые нам люди… А уж, если управляющий, к примеру, неправдой загниёт — весь трест протухнет, как та рыба… давняя примета…
— Да-а, Колюша, вижу, что ты напрасно время не теряешь, читаешь книжки, изучаешь людей. Побольше бы нам таких бойцов! Отправим мы тебя в Москву на учёбу.
— Не могу. Ребятишки малые, и жена прихварывает. Хочется, страсть как хочется учиться, а нет возможности. Я ужо тут поварюсь, больше пользы окажу.
Старикам своим в Зее, опять же, надо помогать. Ты, секретарь, обязательно разберись в том, о чём я говорил. Небось и в Якутске тоже хватает умников, наподобие моего снабженца. Приструни их, выгони взашей.
— Откуда у тебя такие взрослые мысли, Коляша? Неужто сам дошёл?
— Да не совсем… тут один приискатель, Игнаха Парфёнов, в Незаметном проживает. Многое я от него перенял. У Парфёнова всю жизнь болит сердце за всех людей, за землю нашу…
Где он только не мытарился, что не перевидел, а боль эту не стерял. Меня ею заразил до смерти. Недавно завернул к нему в гости. Игнатий и толкует:
«Колька-а! Какой голод мы пережили, какие непокои и войны, каких людей праведных в боях потеряли… а вот боюсь сытости и покоя.
Пересилим ли мы их?! Переборем ли в себе: алчбу наживы, зависть к ближнему людские наши страсти похабные, кои нас веками били…
Сумеем ли отрястись в дверях социализма от всей этой нечисти поганой иль затащим с собой её туда, и она сгложет нас, яко червь могильный…»
23
В последнее время, перед отъездом Тони в Москву на курсы, в семье Быковых неожиданно начали вспыхивать ссоры. Егор терпеливо сносил мелочные упрёки по поводу своих, якобы, неправильных житейских «уклонов».
Что с ней стряслось — он так и не понял. Попала шлея под хвост Тоне, как норовистой кобыле, и потеряла она контроль над собой, закусила удила и попёрла, не разбирая правых и виноватых.
Она вдруг решила «выдвинуть» Егора в начальники шахты, постоянно приглашала людей с положением, которые, по её мнению, могли посодействовать его назначению. Короче говоря, баба свихнулась, блажила почём зря.
А по настоящему Егор обиделся тогда, когда подметил, что жена стесняется его брать с собой на всякие культурные мероприятия районного масштаба, видать, возомнила себя исключительной особой.
Егор с горечью осознавал, что Тоня стала его раздражать, а когда она однажды бросилась на него с кулаками, то Егор ушёл ночевать к Игнатию.
С этого дня его не тянуло после работы домой, как прежде. Стряпать она перестала, считая возню с кастрюлями не соответствующим своему положению в обществе, таскала детей по столовкам и норовила настроить ребятню против отца.
Тоня приволокла из Москвы учёного.
