Моложавый, холёный и напыщенный мужик, лет сорока, с кучерявыми и побитыми сединой волосами, с брезгливо отвисшей нижней губой и тяжёлыми глазами с поволокой. Говорил бесцеремонно, врастяг: он заручился поддержкой местных властей и нахрапом подступился к Быкову.
А дело было вот в чём. Егор как-то поведал жене о давних мытарствах в тайге, о библиотеке староверов, запрятанной в дебрях Станового хребта.
Тоня рассказала об этом на курсах, и вскоре явился в общежитие Витольд Львович. Он долго выспрашивал у неё подробности. Потом стал водить Антонину по театрам, знакомить её со своими коллегами, дарить ей модные платья.
Ошеломлённая таким изысканным обхождением, бабья душенька размякла и… возгордилась.
Короче говоря, в Алдан вернулась совсем другая женщина. Духовно сломленная Витольдом, научившаяся лгать себе и людям. Егор сразу почувствовал, как она переменилась. Особенно его насторожило её пристрастие к вину, которого она раньше терпеть не могла.
В общем, Витольд Львович напористо взялся обрабатывать Егора, вызнавая всё о бесценной библиотеке древних рукописей. Он-то хорошо знал, чего стоят староверческие тайны, какие можно заиметь деньги и какой приобрести научный капитал.
Как-то они сидели за столом втроём, дети играли на улице. Тоня косилась то на одного, то на другого мужчину и вдруг поймала себя на мысли, что ей приятно ощущать свою власть над ними обоими, будто они, как в спектакле, распростёрты у её ног.
— Вот мандат и письмо Академии наук, — выложил гость документы, — вот распоряжение вашего начальника УНКВД о выделении двух сотрудников для охраны. Дело наиважнейшее, нужно срочно идти туда для составления каталога рукописей и отправки их в книгохранилище.
Егор молчал, вяло жевал кусок мяса, не нравилось ему это мероприятие. Он чувствовал, что расторопный учёный — человек нехороший, жестокий.
И Витольд неожиданно для себя растерялся перед этим неотёсанным мужланом, спокойно взирающим на его бумаги. Он, словно натолкнулся на какую-то глыбу, непробиваемую стену, тщётно пытаясь навязать своё мнение…
А Быков думал. Напряжённо думал, вспоминая чуть не убившего его старика, дряхлую, полубезумную бабку в выстывшей баньке, несчётные полки с книгами и берестяными грамотками.
Заросший волосьём раскольник с топором в жилистой руке вдруг так явственно всплыл на памяти, так истово осенил себя крёстным знамением и прожёг из того далека укорным взглядом, что Егору стало не по себе…
Это был его мир! Его-о-о! Кусок его жизни, и не хотелось пускать туда чужаков даже со справным мандатом. Егору порой казалось, что староверческий скит привиделся ему в горячечном сне: вот бежит взвизгивающая от радости Верка, вьётся синий дымок над банькой, широкая заснеженная поляна…
— Егор Михеич, — сказала жена, возвращая его к действительности, — это же — большая честь для нас — оказать отечественной науке такую действенную помощь. Ты понимаешь, что там могут быть ещё неизвестные книги, новое «Слово о полку Игореве» или ещё что-то такое о жизни наших предков, что все ахнут! — Тоня взволнованно выпрямилась и заговорила с пафосом: — Я очень горжусь тем, что товарищ Осипов заинтересовался скитом и приехал к нам из самой Москвы!
— Помолчи! — грубо осадил её Егор, хмуро оглядел её удивлённо застывшее лицо, никогда ещё он так жестоко с ней не говорил. — Помолчи… А вам, вот, что скажу, товарищ учёный, сбрехала тебе моя баба. Нету никакой библиотеки, причудилось мне. Помирал в тайге от холода и голода, вот и привиделось…
— Всё же ты хам, Егор! — как-то неестественно взвизгнула Тоня. — Как же мы теперь появимся в Москве?
— Я там ничего не потерял, — усмехнулся он.
— Сам же мне всё подробно рассказывал, даже говорил о каких-то языческих богах: Перуне, Световиде и Даждьбоге, а теперь отпираешься?! Есть библиотека! Но, почему ты не хочешь показать Витольду Львовичу какие-то церковные книжки. Мы сейчас по всей стране ведём активную борьбу с религией. В Москве снесли чуждый её облику храм Христа Спасителя и прочие дурманящие народ колокольни… Должна тебя предупредить, что ты намерился совершить антипартийный поступок, не дозволяющий распознать и, возможно, уничтожить скрытное паучье гнездо подрывной религиозной литературы… И-и…
— Помолчи-и! — устало повторил Быков, икоса взглянул на гостя и уловил, как тот сурово поджал вислую губу, как напрягся и побледнел. — Нету библиотеки! Вот мой последний сказ! Если не верите — ищите. Смотрю я, дорогая жена, что вы спелись хорошо друг с другом и ножку твою под столом он не зря давит. До свиданья, дорогой товарищ, — повернулся Быков к Осипову, — я хорошенько подумаю, может быть, вспомню ещё какую брехню, а вы опять к нам приезжайте.
— Вы за это ответите, товарищ Быков! — закипятился Витольд Львович. — Я сегодня же дам телеграмму в Москву, и вас под конвоем поведут туда, застаавят вспомнить.
— Даже так? — Егор усмехнулся и встал. — Тогда, нам не о чём больше судачить. Проваливай!
— Егор Михеич! — возмущённо взвилась голосом жена и раскраснелась. — Ты не имеешь права говорить с учёным в таком грубом и непочтительном тоне! Это — некультурно! Ты поступаешь в антипартийном ракурсе. Немедленно извинись и завтра же собирайся в экспедицию!
— Эх ты-ы, приказчица… Ты ли это? Тоня? Опомнись! Видимо, ты удалась из той породы баб, что без мужней трёпки портятся. Сразу на шею лезут и уздечку норовят надеть… а потом, начинают презирать коня, ненавидеть люто за покорство и доброту. Скажу честно, есть библиотека! Но вам не покажу, не верю я вам…
— Поймите же наконец, — миролюбиво и податливо замаслил глазами Витольд Львович, — поймите, как это важно для науки — иметь первоисточники истории и культуры! Если там есть что-либо стоящее, я похлопочу в Москве и ваши заслуги первооткрывателя обязательно отметят, возможно большим орденом или премией и медалью академии.
— Понимаю, но не могу… нутром своим чую, что ещё не пришло время копаться в тех рукописях. Так мне завещал последний хранитель-старец — «ждать времени разумного». Не могу я показать, словно кто шепчет за спиной, предостерегает: «Не ходи, не смей! Грех тяжкий и неотмывный возьмёшь на душу».
— Ха-ха-ха! — залилась Тоня смехом. — Да ты, оказывается, религиозен! А я-то думала… я бьюсь с пережитками, людей к новой жизни лицом поворачиваю, а мужа, хоть попом ставь на Алдане и церковь открывай.
— Ты замолчишь, или я за себя не ручаюсь, — тихо предостерёг Егор, да так ожёг её взглядом, что Тоня осеклась на полуслове.
— Что же, до завтра, хозяева, — поднялся мрачный учёный.
Утром Быкова вызвали в райком.
Егору вручили предписание об экспедиции да хорошенько выругали за отказ в ней участвовать. Делать было нечего, запасся он картой, провиантом, а на следующий день уже трясся в кузове грузовика, мчащегося по трассе АЯМ.
Рядом уселись трое сотрудников УНКВД для охраны учёного в тайге и оказания помощи в перевозке книг и довольный Витольд Львович.
В Нагорном экспедицию уже ждали трое эвенков-проводников со связками оленей. Егор немного успокоился. Печально оглядывал дальние гольцы, за которыми было то заповедное место, где довелось спасаться от стужи и смерти в скитском приюте.
Егор повёл караван по правому берегу Тимптона, мимо Сухой протоки, где когда-то всласть упивался глухариным током, забирал от реки всё правее в нехоженые крепи, к подножью Станового хребта.
К знакомой речушке выбрались к исходу недели. Егор давно уже признал трезубый останец, но умышленно заворачивал в сторону. Кружил по тайге, всё ещё не решив для себя — нужно ли отваливать камни от потайной дверцы пещеры.
Пришло ли время этому? Учёный что-то заподозрил, торопил, гнал вперёд людей, оброс волосьём по лицу и стал разительно походить на Иуду, памятного Егору по одному божественному лубку. Глаза Витольда Львовича алчно горели.
Эвенки, очень тонко понимающие людей, боялись его, как огня, и Егор смутно понял из их разговоров меж собой, что проводники собираются убежать от страшного злого духа.
