выцелил одного и резким тычком проткнул его острогой.
— В сумку его, голубчика, — азартно прошептал, освобождая зубья острожки.
Остальные хариусы немного отплыли, словно дожидаясь своей очереди. Через час рыбаки вернулись на бивак. Игнатий провздел выпотрошенной рыбе тонкие палочки через рты и воткнул их над жаром костра.
Хариусы зарумянились, дразня аппетитным запахом, крючками сгибались обгоревшие хвосты. Присаливая, наслаждались горячей едой, запивали крепким чаем.
— Ну, как рыбалка? — сытно зажмурился Парфенов.
— Как в лавку сходили, — довольно засмеялся Егор, — завтра сам попробую. Интересная штука. Только ноги мёрзнут от ледяной водицы.
— А ты говоришь, жрать охота. Грешно в тайге этой порой голодным быть. У меня в шапке крючки есть, волоса конского надрал из хвостов, скрутим лески, и хоть чувал можно нахлестать такого добра за день.
Ешь — не хочу. А Верка пущай в лесах пропитание берёт. На то она и собака. Эвенки своих лаек сроду не кормят. Ихние псы так наловчились мышковать, что иной раз от мяса нос воротят. Хариус — первейшая рыба, нежная и без костей.
Засолить бы иё, но мало соли взяли. Как вернёмся в землянку, я тебя малосольным харюзком угощу. Ведро можно зараз вдвоем слупить. Не кручинься, брат. Ежели лучить рыбку вздумаешь, дак не холоди ноги босой. Вон мои сагиры на сапоги надевай, они воды не пропустят.
Следующим днём ушли по притоку Гусиной реки к далёким горам. Шурфы заложили на слиянии ручьёв. Егор уже привычно разбирал наносный валунник и совсем не потел за работой, как это было в первые дни.
Тело обвыклось в напряжении, крошки камня уже не били в глаза. Брезентовые сидор совсем износился в работе, излохматился до рванья.
Опять молодой старатель ухитрился поперёд Игнатия взять пески и насыпать их в свой лоток. Сунул его в чистую воду ручья, плавно вращая и сливая муть. Взблеснули алые искры граната, чёрными крошками мерцали крупинки железной руды — магнетита.
Золота не было. В сердцах сплюнул и пошёл к напарнику на второй ключ. Парфёнов ещё ковырялся в мелком речнике, упорно углублял забой. Егор взялся помогать: вытаскивал за узловатую верёвку сидор с пустой породой, ссыпал её в кучу, мечтая скорее вернуться в землянку и отоспаться в тепле.
На четырёхаршинной глубине открылись красновато-серые пески, вперемешку с галечником и глинистой примазкой над постелью — коренной, рыхлой и трухлявой от разложения скалой.
Игнатий вылез из сырой ямы, сморенный усталостью, но не стал даже пить чай, взялся сразу за лоток. Первую пробу набрал из песков, вытащенных с самого дна. Егор нехотя подошёл к Парфенову, заглянул через плечо.
Промывальщик ловко и споро баюкал лоток в тихом плеске воды. Крутанул, смыл остатки мути и растряс шлих. Поражённый Егор не поверил своим глазам.
По шероховатому дну как будто кто рассыпал добрую щепоть золотистого табака: чешуйки, крупные зёрна, а в самом углу тлел с ноготь мизинца самородочек, краплёный чёрными точками.
— Игнатий! Ведь, это же золото?! — выдохнул он.
— А, как же, ясно дело, золото… Оно и есть, брат. И шибко богатое, не хуже, чем на моём запасном ручье. На глаз около золотника тут, без учёта самородка.
В самую россыпь угодили, — довольно ухмыльнулся Парфёнов, — говорил тебе, что чую я ево, проклятое. Сквозь землю чую! — радостно засуетился, ссыпал пробу в чистую холстинку. — Теперь, брат, пойдёт дело, только шевелись. — Егор схватил свой лоток и стал мыть. Осторожно, медленно довёл шлих и заорал на всю округу:
— Золото! Золото! Ты только глянь! У меня ещё больше. Неужели глаза не брешут?
— Чево им брехать. Завтра проходнушечку-американку сварганим — и пойдёт дело. Нет, запамятовал. Не станем проходнушкой заниматься, отправимся за харчами.
Потом поблизости земляночку выроем и, Бог даст, намоем золотишка… помнишь, говорил, когда Верка прибилась? Что не минуть нам фарта. Вот он и объявился…
Возбуждённые старатели перемыли лотками весь поднятый из шурфа песок, уже затемно Парфенов остановился, взвесил на руке добытое золото.
— Около четверти фунта потянет, лиха беда начало.
Ночью долго не мог угомониться. Опять ели жаренных на углях хариусов Верка хрумкала головы, — с голодухи приноровилась есть рыбу, а поначалу воротила нос.
Игнатий опять ушёл в воспоминания.
— Вот на таком же ключике, открытом мною, случилась в давние годы истинная беда, — он тяжко вздохнул и сел к костра, ссутулив плечи, загорюнившись, — по доброте своей в Зее хвалился дружкам удачей, и толпы копачей-хищников хлынули весной на мой ручей.
А следом Верхне-Амурская золотопромышленная компания послала горную разведку с заданием застолбить в свою пользу новую россыпь.
Угодила к нам эта разведка в самый разгар промывки и давай столбить ручей! Прогонять нас. Взбунтовались старатели, немедля повязали чиновников и вернули им россыпь — выпоротой.
— Как это, выпоротой, — поинтересовался Егор.
— По неписаным законам копачей, все захваченные на месте служащие золотопромышленной компании, имеющие намерение застолбить уже открытые хищниками богатые площади, получали по триста ударов палками, но зато, возвращались к своим хозяевам с добытыми сведениями о существовании золота.
Жалко мне досель тех пятерых услужливых бедолаг, но, что я мог один поделать супротив стихии старательской. Ить, промышленники из рук рвут прибыток, нагло обворовывают, дурят бумагами простых людей.
Конешным делом, малость переборщили дружки-ребятки, едва не отдали Богу душу после порки, отлежались малость и привели большой отряд стражников. Копачи было сунулись к ним, а стражники залпом из винтовок по людям… шестеро полегло насмерть, человек десять поранило…
Вот так-то, брат… Чую свою вину в этом… А компания всё же отбила россыпь, потом захватила весь район, а мы побрели дальше в тайгу: горе мыкать, шурфики бить, спасаться от предпринимателей и арендаторов дармового труда — истинных хищников и воров.
С той поры боюсь я указывать людям добытные места. Завсегда смерть рядышком с золотом бродит, в могилку за руку сводит… Эх-ха-ха-а… Вот нашли мы хорошую россыпь, — Игнатий прилёг в балагане и прикрыл ладонью глаза, — другой бы на моём месте дом купил, хозяйство завёл, а у меня этого в мыслях сроду не было…
Отпляшу зимой «камаринскую», погульбаню с девками, порадуюсь их щедростью, а потом опять сунусь через Фомин перекат. Оставь силой на год в Харбине — от скуки загнусь. Так думаю, что русский человек не может обходиться без лихости.
Всё ему надо испытать, везде лезет без спросу: в драку ли, в места неведомые, войну ли воевать — нету страху, и всё тут! Шибко неугомонный, любопытный и широкий душой народище. Без простору не могёт жить.
А в этом-то сила ево и слава. Поболе бы ему сплочённости против гавканья и кусанья мелкого хунхузья, помене пьянки и мору от неё, ясно дело, куда бы лучше жили. А так, всю дорогу с похмела, дети от спирту убогие родятся, это я на приисках давно примечал.
Так ить можно, со своей широтой души, вовсе на нет пропасть. Кто же будет работать и жить на этой земле? Негоже-е…
— Я уж думал совсем не пить, — откликнулся Егор, — ничего нету в этом хорошего. Голова болит, вялый, дохлый. Нет, я пить не стану. Без этого жить сладко…
14
