Море делится на участки разной степени освещенности и волнения, дверь ресторана заколочена, стекла выбиты. Старый диван во дворе под старой акацией, запахи уборной, железной дороги и моря. Она на кухне чистит свежую рыбу, он спит на диване, будить его бесполезно — пьян, сын в школе, пишет стихи, хулиганит, дочь вышла замуж за чемпиона Европы в парусном спорте, работаю я там же, в железнодорожной столовой.
Прогулка уже надоела, но и домой не хочется.
В этом доме жила Айседора Дункан, в этом — банкир Мендельсон.
Луна, цикады, тишина, безлюдье.
Тщательность, сдержанность, чистота.
Все дрочишь, усмехнулся он.
Сердце давит, ноет, болит. Я, конечно, понимаю, что у меня не может болеть сердце, так как его нет, и все же что-то ноет там, где оно должно быть.
Да и вообще, жаловаться я не имею права, только ты имеешь право на жалобы до рассвета.
Там нет крупного зверя, так как размеры леса не позволяют спрятаться полностью.
Там черви сожрали листья, а на следующий день было ветрено — и кто-то утонул за мостом.
Известные затруднения.
Возьми чужое.
Никто не заметит.
В последние минуты жизни он попросил пива, но с пивом тогда была проблема, так и отошел без пива.
Когда-то мой отнюдь не бедный родственник собирал окурки.
Вот и я вышел на охоту за ними, но из-за дождя вынужден вернуться домой.
Стол, кресло, пепельница, глина, солома, рубероид, цемент, доски. Снег испаряется, оседает. Небо за рекой черное. Он повязывает на шею обрывок веревки и опускается перед нею на колени, и она подает ему ложечкой торт, и он закрывает глаза, съедает, облизывается и ждет еще, надеясь на большее. Он вступает в соперничество с другим, но, кажется, проигрывает. И на концерт, на который было ухлопано столько сил, почти никто не пришел, и музыканты фальшивили, и дирижер, и никому ничего, оказывается, не нужно, разве что несколько оживятся под водочку да произнесут несколько дежурных фраз, и она уже зевает и посматривает на часы, и все это сводит на нет все его артистические пассажи, и он уползает в кладовку, заворачивается в тряпье, замирает.
Уснем под шум пересохших цветов, вечером проснемся, удивимся.
Нет, она туда больше никогда не пойдет.
Это твое право. Это даже к лучшему. Это развязывает руки.
Неошкуренные бревна сгнивают быстрее ошкуренных.
Уж заползает в бревна, где превращается в анаконду.
Он пошел ее провожать, она хотела, чтобы он зашел к ней, но он, всегда тактичный, вдруг заявил, что он не фельдфебель, а фельдмаршал.
Подул ветер, листья посыпались, полетели.
Будь осторожен на рынке, на пляже, а на вокзале вообще лучше не появляться.
Выгорело, пожелтело, почернело.
Промчался на большой скорости.
Вряд ли это возможно.
И штора от ветра шевелится, и марля на ветке.
Припадок молодой вдовы повысил эротическое напряжение.
Мойва, картошка, чай.
Ночью темно и страшно.
Стужа и запах бензина.
Степень сжатия, ход, максимальное давление.
Уголь нужно экономить.
Да, но как же развивались дальнейшие события?
Да развивались как-то.
Они задраили дыру куском льда, опустились на дно, замерли.
Горы тлеющих углей в осенних сумерках.
Шипят в огне мокрые ветки, плавится пленка, гудит сухой бурьян.
Море шумит, чайки кричат на кассете с музыкой для релаксации.
Нитрат аммония, сульфат аммония.
Доминанта, субдоминанта.
Они сделали вид, что поверили.
Губы чем-то смазаны.
Скоро на живодерню.
Чай, закат, просо.
Иоганн-Фридрихштрассе, пятьдесят три.
Птица прячется в листьях.
Считал листья.
Стол белый, кресло черное, грохот бетономешалки и отбойных молотков.
Распад формы, художественный произвол.
Здесь, пожалуй, нужно удвоить терцию.
Как ты считаешь?
Нечленораздельность.
Незавершенность.
Вода прибывает, лед посыпан золой.
Услышав за спиной топот, я оглянулся и увидел бегущего за мной молодого человека во фраке.
Он подсказал мне, что делать дальше.
Когда-то у нас были пчелы, крупнейшие в мире пчелы.
Тогда там водились и волки, и кобры, а в наиболее знойные часы мимо нашего шалаша шел на водопой тигр.
Бабушка, пчелы и я добывали в знойной степи мед, а дедушка, отец и дядя пропивали его в городе.
Проснулся ночью и был печален, что проснулся.
Георгий рисует, Катарина спит, Моника ушла своими психотерапевтическими уловками уговаривать клиентов повременить с суицидом.
Лист бежал из Германии, Шостакович ходил на футбол.
Снял очки, но тут же снова надел их.
Прямо — блеск льда, внизу — блеск металла, я спустился вниз и спросил у рабочего с блеском под носом, и он подробно, с астматическими паузами и выравниванием согнутой папиросы и пересадкой бумаги с мундштука на дырочку непосредственно табачной части гильзы, выковыриванием серы спичкой из заросшего ущелья уха в графитовой смазке, итак, сказал он, берешь вот это блестящее правой рукой, левой рукой отводишь в сторону другое блестящее, правой бьешь по блестящему третьему, и оно должно
