Они сидели на кровати, передавая друг другу бутылку виски. Руссо был до такой степени потрясен возвращением к истокам чести и правосудия, при котором они только что присутствовали — впрочем, полковник Каддафи недавно восстановил в Ливии уголовное законодательство, насчитывающее четырнадцать веков, — что пустился в философские рассуждения, а это означало, что произошедшее его основательно задело.
— Вобьем себе в голову, что мы ничего не видели, — заявил он уже чуть заплетающимся языком. — Это всего лишь наваждение, вызванное темными процессами, которые постоянно происходят в недрах нашей коллективной психики… Нужно быть в курсе, вот и все…
— Что вы подразумеваете под «быть в курсе»? — пробурчала Стефани.
Снаружи раздался душераздирающий крик — последняя мольба, которую резко оборвали. Руссо встал и пошел закрывать ставни.
— Нужно быть в курсе, вот и все, — повторил он упрямо. — Коллективное подсознательное, вот. Там полно всякого старья… Юнг. Вам еще многому надо учиться, Стефани…
— Мне нечему учиться, — возмутилась Стефани.
— Душа! — пробормотал Руссо с глубокой убежденностью. — Душа… Всё в ней!
— Я уже шесть лет работаю в высокой моде! — сообщила ему Стефани уничижительным тоном.
— Это хорошо! — признал Руссо. — Это очень хорошо… Но нужно еще учиться, углублять…
Бутылка почти опустела. Вечерняя прохлада вызвала на крыше воркование такое томное и трепетное, будто в нем смешались сахар и розовая вода, кровь и мед, а также шелест тысячи нежностей. Стефани положила голову на плечо Руссо и заснула.
До самого вечера перед дворцом сменяли друг друга пришедшие с гор люди, заверяя Али в своей верности и получая от него указания. Это выглядело отличным началом избирательной кампании. Было очевидно, что молодой принц пользуется большой популярностью, и у Руссо не оставалось сомнений в том, что если бы его убили, Мандахару не составило бы никакого труда поднять племена Раджада на восстание против правительства Хаддана. В политическом плане все было задумано неплохо, и если бы Берш, Мандахар и его западная тень не оказались все трое на одной линии и не позволили Мураду выполнить свой обет, ход истории в Персидском заливе принял бы совсем иной оборот. Руссо стало интересно, а что если недавний военный переворот генерала Дауда[112] в Афганистане, совершённый в отсутствие короля, изначально предполагалось синхронизировать с приходом Мандахара к власти; впрочем, родственные связи с новым «сильным человеком» в Кабуле, хотя Мандахар и похвалялся ими, выглядели чистой выдумкой, несмотря на бесспорное внешнее, вплоть до бороды, между ними сходство.
Когда они наконец-то тронулись в обратный путь, уже спустилась ночь. Луна висела на своем месте, круглая и женственная, словно грудь, выпирающая из небесного корсажа…
Чтобы попасть к оставленным на обочине дороги машинам, им нужно было еще раз пересечь ручей, что поблескивал среди манговых деревьев. Стефани уже собиралась войти в ледяную воду, когда заметила, что, заботясь об удобстве юного принца и его гостей, люди из здешних племен предупредительно соорудили из крупных камней подобие переправы. Али Рахман подал ей руку, чтобы помочь перейти на другой берег.
— Осторожно, они не очень прочные…
Она вытянула вперед ногу. У чистой воды есть светоносная связь с небом, и два старых союзника подмигивали друг другу сквозь бесконечность. Но вдруг, среди этого серебристого сияния, Стефани заметила, что «импровизированный» мост широко и беззубо улыбается, и что ее нога ступила на бородатое лицо, чьи губы скривились в застывшей ухмылке…
«Мостик» был сложен из голов казненных бин-мааруф.
Какой-то миг Стефани колебалась, застыв с поднятой ногой. Принц протягивал ей руку. Казалось, что они танцуют вальс при свете луны.
— О, да и потом merde, merde и еще раз merde! — произнесла Стефани со своим лучшим французским акцентом, и с решительным отчаянием ступила на мост. Оказавшись на другой стороне, она вспомнила, что забыла сумочку, и отправилась за ней обратно.
При втором переходе она еще раз поколебалась, спрашивая себя, а не снять ли туфли, чтобы шагать по лицам босиком. Это было не столько вопросом удобства, сколько вопросом уважения к человеку. В результате она все-таки осталась в туфлях, чтобы избежать прямого контакта.
Следовало признать, что «мост» держался хорошо. Жители Хаддана всегда были хорошими строителями. Крестьянские фермы, подобные укрепленным замкам, построенные из красной глины и порой достигавшие восьми этажей, отличались прочностью, выдержавшей испытание веками, а дома в столице казались сотканными из каменных кружев, даже не скрепленных цементом.
Она взяла с собой приемник, который отлично работал в прохладном воздухе ночи, и они узнали новости об американском «боинге»: воздушные пираты удерживали его в Дубае и по-прежнему угрожали взорвать вместе со ста сорока пассажирами. Одна из террористок, родом из Южной Америки, завозилась с гранатой и случайно подорвалась. Стефани безо всякой причины вспомнила великого японского писателя Мисиму: два года тому назад он самурайским мечом сделал себе харакири, после того как японская армия не откликнулась на его призывы к мятежу и возвращению к старым японским традициям. Он был лучшим из современных японских писателей.
— Ну а чего вы хотите, таков мир! — сказала она заспанным голосом, и никогда еще она не была так близка к смирению.
30
Руссо пересекал столицу за рулем своего джипа, куря первую за долгое время по-настоящему хорошую сигару. Он еще раньше заметил, что вкус даже лучших гаванских сигар зависит от обстоятельств, в которых их курят. Нынешние обстоятельства были во всех отношениях удовлетворительными. Государственный переворот «национал-патриотов» партии Мандахара свелся к мелким беспорядкам на улицах и нескольким выстрелам: его сторонники, по-видимому, понадеялись на поддержку военных, но армия их не поддержала. Племена Раджада не всколыхнулись, и цены на товары первой необходимости вернулись к нормальному уровню. Теперь в медине можно было купить автомат «Бреда» за триста долларов, а не за пятьсот, как это было двумя днями раньше. Автономия Раджада была провозглашена в два часа ночи, и эта новость беспрерывно передавалась по «Радио Хаддан». Предполагалось создать новую федерацию эмиратов; переговоры должны были начаться незамедлительно.
Руссо поручил Стефани заботам доктора Салтера и поспешил нанести визит господину Самбро, новому председателю Совета, чтобы вручить ему портфель Берша. Его содержимое вызвало некоторые пертурбации в правительстве: министр образования и министр торговли были задержаны, затем помещены под домашний арест; чтобы разрядить обстановку им, вероятно, дадут возможность легко отделаться, назначив куда-нибудь послами. Два пехотных полка и один танковый были временно расформированы. По радио сообщали о новых выборах. Триполи и Каир прислали телеграммы с братскими поздравлениями. Телефонная и телеграфная связь были восстановлены, и уже со следующего дня возобновлялись полеты в Бейрут и Лондон. Руссо провел два часа в посольстве, уточняя некоторые детали. Ему оставалось лишь забрать паспорт Стефани, конфискованный господином Дараином.
Ему не удалось получить никаких сведений о судьбе начальника полиции. Когда несколькими часами раньше он находился у господина Самбро, тот ограничился тем, что заявил охрипшим от волнения и двух суток беспрерывных правительственных заседаний голосом, что «правосудие свершится». Тогда Руссо позволил себе замечание, оказавшееся впоследствии решающим в судьбе человека, чье умение прокладывать путь в опасных водах Персидского залива заслуживало, несмотря ни на что, некоторого восхищения. Он заметил господину Самбро, что бумаги Берша сильно компрометируют некоторых видных деятелей, но что фамилия господина Дараина в них не упоминается. Новый премьер-министр неопределенно махнул рукой, что могло означать как крайнюю усталость, так и полное безразличие ко всему, что касалось участи господина Дараина.
