на выбор в любой глаз бить. Или яйца отстреливать, как Урусов приговаривает. Не любит он людей. И вообще, злобности повышенной. Когда ночью зубами не скрипит...
Только слишком все неожиданно случилось. Да, говорила уже, и еще не раз повторю. Шло к тому, все видели. Но мы же, в глубине души вовсе не волки и не обезьяны со свиньями, а самые настоящие страусы, которые предпочитают голову в песок и ничего не видеть. Так, действительно, проще.
Пока не настает, «полный ахтунг, треш, угар и содомия». Тоже мужнина присказка. Что в городе сейчас творится — не хочу даже представлять. И тем более, думать о том, что будет дальше... Вот так, по очереди с мужем и истерим, потом старательно пряча опухшие глаза. Словно никто ни о чем не догадывается.
Во, а куда это муженек мой намылился, с нахмуренной рожей? И полон за ним тащат, ровняя щетинистыми мордасами колдобины на дороге. Уточнить бы надо, а то начинаю подозревать, к чему там все придет... Крови я давно не боюсь. Еще с Махачкалы... И Андрею, кстати тоже побриться пора...
Маленькая женщина, до сих пор кажущаяся подростком, просунула кисти под ремень винтовки, чтобы та не колотила по спине. Оглянулась вокруг, и побежала наперерез скорбной процессии, оглашающей окрестности жалобным воем и подбадривающим матом, пополам с глухим звуком ударов прикладами и берцами.
Говорят, после первого убийства переживаешь такое, что хочется в петлю лезть. Не знаю, не было. Ничего не было, кроме ненависти к этим нелюдям. Может от вида того, что они творили с прибалтами. Первого бил, чтобы убить, знал, что убиваю, и убил. Как таракана прихлопнул. Никаких эмоций не возникло. И то, что пленным обещал, сделал бы.
А уж после того, что увидел во дворах Пасруда... Женщины со вспоротыми животами... Старик, прибитый гвоздями к стене дома... Младенец с разбитой головой... Я такое только в книгах читал, про зверства гитлеровцев в сороковых... Но те хоть завоеватели были, на чужой территории. А эти... Своих, таких же таджиков... Стариков, женщин, детей... Мужиков в кишлаке почти не было, все в России, на заработках...
Не тошнит меня и блевать не тянет. Нет слабости в ногах или дрожи в руках. Злость есть. Холодная, расчетливая. Как робот я. Только логика, никаких эмоций, никаких посторонних мыслей. Цель одна: перебить этих зверей. Всех. Иду в тройке с Малышом и Прынцем, прикрываю ребят, как они же и показали, меняю позиции, в своё время капитан на военкафедре учил, и стреляю этих тварей. Убивать их! Всех перестрелять! Чтобы ни одна скотина к лагерю ближе, чем на сорок километров не подошла... К Наде моей... К Санечке... Хорошо, что карабин взял, а не автомат. С винтовкой привычнее.
Все-таки, они почуяли опасность, сбежались к магазину, где стояли машины, и попытались организовать там что-то типа обороны. Тем лучше, не надо гоняться за ними по всему кишлаку. Их и осталось-то всего пятеро. Всех вижу прекрасно. И расположены... Пиндец вам, козлы! Отстреливаюсь, как по мишеням на «стойке»: две секунды на выстрел и никаких дополнительных патронов. Уж больно большие мишени, хоть и слегка подвижные.
Оказывается, еще один есть! Ишь как вопит! Сдается он... Размечтался, сволочь! Примеряюсь его грохнуть, но Стас перехватывает карабин: «Допросить нужно».
Ну, нужно, так нужно. Вытаскиваю нож... «Не здесь, наверху допросим». Парни скручивают клиента и кидают в кузов их же шишиги. Хорошо, наверху, так наверху... Всё одно, тебе не жить, паскуда.
Жора смотрит мне в лицо и вытаскивает флягу... Что-то я последнее время много пью...
От стены тянуло холодом. Мерзко так, противно. Да и идти по щиколотку в воде тоже приятного мало. Обувь содрали сразу, оборвав недолгое сопротивление ударом приклада по спине. Носки несколько секунд держали оборону, храня тепло. Но и они капитулировали, противно облепив ноги.
По подвалу шли недолго. Две, может быть три минуты. Потом, поставили к этой самой стене, и привязали к трубам. Прикрутили накрепко, за руки и за ноги. Рядом солдаты не спеша, обмениваясь комментариями, возмущаясь тусклым светом единственной лампочки под потолком, привязали остальных, кто выжил. Дергаться было бессмысленно. Оружие у пацанов отобрали, а желание «взять на рывок» пропало, когда во дворе Черный всей тушей сбил худенького рядового и побежал, нелепо размахивая связанными руками. Автоматы остались нетронутыми. Местный основной двумя выстрелами прострелил Черному ногу. Бывший чемпион края по вольной борьбе упал, и этот садист влепил ему две пули в живот и по одной в коленные суставы. Черный заорал так... Его слышно даже здесь, до сих пор слышно... А основной, похожий рожей то ли на казака, то ли на болгарина какого-то, засунул «Стечкин» обратно, в оперативную кобуру, и сказал, ни к кому отдельно не обращаясь:
— Намек поняли, господа ЗэКа? В следующего стрелять не буду. Посажу в кастрюлю крысу и примотаю скотчем к пузу. Устраивает такая перспектива?
По глазам видно было: и посадит, и примотает... Еще и шутить будет при этом. Шальные глаза такие, с плещущимся в глубине безумием. Больше никто не рыпнулся. Ни когда разували, ни когда гнали по воде. Даже когда привязывали — все молчали.
Веревка больно врезалась в руки. Да так, что, все же не сдержавшись, матюкнулся. Вмиг получил прикладом в лицо и повис на трубе, пытаясь не захлебнуться мгновенно наполнившей рот кровью.
— Пасть открывать на ширину приклада! Все поняли? — Весело сказал «казак» и присел на табуретку, подставленную загодя кем-то из солдат. — Так, работники ножа и топора, сначала у нас положено представляться. Начнем с меня: старший сержант Урусов. Позывной, а, по-вашему, погоняло — Седьмой. Вопросы есть? Вопросов нет. — верно понял он наше молчание. Ой, верно...
— Теперь вы, милейший! — Ствол Стечкина указал на крайнего справа. Известный всему городу «бомбила» Гарик решил проявить характер. И послал старшего сержанта по известному всем адресу, пройдясь и по его матери.
— Критику снизу отклоняю. — ответил сержант. — Моя мать — святая женщина. Она меня терпела целых девятнадцать лет. Пока я в армию не ушел. — Прокрутил на ковбойский манер на пальце пистолет. И выстрелил Гарику в голову.
Коротко стриженная голова буквально развалилась на куски, заляпав мозгами и кровью склизкую стену и соседа.
Кого-то из солдат шумно вытошнило. Да и наши, на что парни крепкие, видавшие виды, испугались. В штаны не наделали, но хотелось... По себе сужу, но вряд ли остальные лучше...
Вояка отмороженный этот, с дула дымок сдул, снова пистолет крутит. Увидел, что солдатик весь облеванный стоит и командует ему:
— Так, Поляков! Выскочил наружу, воздухом подышал, и обратно. Понял?
— Так точно! — Солдатик с силами собрался, ответил и побежал. Только ботинки по воде хлюпают: чвак, чвак...
— Следующий?
Вот же сволочь казаче-татарская! Пистолетом заместо указки размахивать вздумал...
Пацан, на которого Гариковой башкой плеснуло, глаза закрыл и выпалил: — Кривой я! Из Северска!
— Вай, молодец, сэр Кривой из Северска! А ответьте мне, достопочтенный земляк моей горячо любимой жены, с какого хера вы сюда приперлись? — я и не заметил, как старший сержант этот подскочил с табуретки и оказался рядом с Кривым. В висок ему АПС сунул, до крови разбил.
— Повторяю вопрос о мотивации вашего здесь появления?!
— А... Ну, это... — промычал Кривой.
— Понятно... — Урусов протянул. — Говорить не умеем... Такой косноязычный ты нам не нужен.
И выстрелил. Да как! Пуля вошла Кривому в глаз, кусок черепа к херам вынесла, но не убила. Завыл он, задергался, кровью забрызгал во все стороны...
А долбаный отморозок посмотрел спокойно на это дело и высказался, обращаясь к тому солдатику
