— Даже чаю попить не предложили. Но говорят, а не стреляют, уже хорошо...
В этот момент милиционер повернулся и неторопливо зашагал назад. Дошел до машины, тяжело плюхнулся на своё место и выдал:
— Аз калаи керум газ!
— Это можно не переводить, ака, — ответил майор, — а по делу что-нибудь сказали?
— Мало по делу. Это пенджикентцы. Пропускать нас они не хотят. Говорить тоже отказались. И командира позвать не желают. Их задача никого не пускать. И желательно, без стрельбы. Подмяли под себя землю отсюда до узбекской границы и держат ее мертвой хваткой. Я спросил, не хотят ли дойти до Айни и Сарвады. Говорят — военная тайна. Но похоже — нет, сил не хватает удержать столько. Даже большим ртом надо откусывать маленькие куски. Иначе подавиться можно. Как Ахмет.
— Плохо. Что говорить не хотят. Эти куда толковее и умнее Ахмадовых.
— Потому и боятся, что умнее. И Ахмадова боятся, и нас опасаются. Кто мы такие — не знают, но на всякий случай...
— Ладно, поехали назад. Там подумаем.
УАЗики развернулись и двинулись в обратный путь.
Уже после поверхностной ревизии, проведенной на Базе, оказалось, что биноклями и прочей оптикой можно снабдить чуть ли не каждого. Да и ноктовизоров оказалось штук под сто. Так что, Периметр, как с легкой руки сержанта Соловьева, стали называться внешние посты боевого охранения, теперь контроля над местностью не терял ни днем, ни ночью...
Трое шли с севера. С той стороны, где ближайшие воинские части были километрах в ста — ста двадцати. Шли медленно и тяжело, пошатываясь: то ли от потери крови, то ли просто от усталости подкашивались ноги. Парень с парой маленьких звездочек на погонах шедший по центру, периодически падал. Товарищи поднимали его и упрямо продолжали идти вперед. Обожженная и порванная форма. Двое кое-как перемотаны обрывками грязных бинтов. Из оружия — заметен только расщепленный деревянный приклад старого «семьдесят четвертого». Может и где еще что есть, но не видно: современный армейский бинокль, вещь, конечно, отличная, но рентгеновские лучи в нем конструкцией не предусмотрены...
Им позволили подойти почти на полтора километра к ЦБС. А потом, вдруг дрогнула земля и ожила. Поднялись с обочины неопрятные кучи мусора. И пришельцы оказались на прицеле двух автоматов. А еще два человека, радостно улыбались с боков.
— Здрассти! — вежливо поздоровалась одна из бывших куч, скинувшая масксеть. Под маскировкой обнаружились все внешние признаки военнослужащего сержантского состава. — Руки в гору, шаромыги! — и подсказал стволом «калаша» направление.
— Свои... — простонал лейтенант и снова упал.
Остальные кинулись поднимать офицера.
— Стоять! — рявкнул Соловьев. — Руки в гору, сказал! Или я тихо сказал?! И ствол выбрось!
— Мудачье! — ответил сержанту один из пришельцев. — Мы четыре дня не жрали! Летеха помрет щас! — Но автомат медленно с плеча стянул и аккуратно положил на землю.
— Раз еще не помер — полчаса полежит. Ордунг превыше всего, товарищ рядовой! — отрезал сержант. И сказал в динамик гарнитуры:
— Периметр Соло — Точке! Три «дохода». Вроде как «связюки». Один — четыреста. Принял. Ожидаем.
И подмигнул связисту:
— Не ссы, антенна! За летехой щас катафалк будет. А ты можешь ножками бежать. Азимут дать?
— Ну, ты и мудак! — устало сказал рядовой и сел в пожухлую траву обочины рядом с лейтенантом.
— Какой есть. Зато человек хороший! — парировал Соловьев и кинул связисту флягу. — Кофейком не побрезгуешь?
— А мне можно? — робко спросил третий связист, на вид самый молодой. Хоть и из всех троих самый здоровый.
— Можно Машку за ляжку, и дневального за первичный половой признак. У дедушки проси. — отрезал сержант, но кивнул напарнику, и тот протянул «салаге» свою флягу.
А «дедушка», с трудом напоив лейтенанта, все смаковал и смаковал жидкий растворимый кофе, умудрившись растянуть литровую фляжку аж до приезда «буханки».
Позиции Лехи и Лаймы расположены оказались почти рядом. Во всяком случае, говорить можно было, не повышая голоса. Леха, конечно, понимал, что это нарушение дисциплины и всего, чего только возможно, но час за часом тупо пялиться на дорогу было выше человеческих сил. Лайма, похоже, придерживалась того же мнения и против разговора не возражала. Даже начала первой:
— Ти в самом деле собрался за мной ухажьивать?
Леха внимательно глянул в сторону девушки, почти невидимой за камнями и хитро ушел от ответа:
— Можно бы... Так ведь отошьешь...
Похоже, у литовки были приготовлены язвительные реплики на любые фразы, кроме этой, и ей пришлось собираться с мыслями. А может, задумалась о чем-то своем, девичьем, не родился еще тот мудрец, который поймет женщин. Так или иначе, разговор продолжился не сразу:
— Я сейчас немного не настроена. Слишком настирные ухажьёри попадаются в последнее время. Кстати, спасибо.
— За что?
— За последнего ухажьёра.
— А-а... Тебе тоже спасибо.
— А за что мне?
— За фингал у того клиента.
— Что такое «фин-гал»?
— Синяк на полморды, который ты ему навесила. И который тут же приписали мне. Только ленивый ноги не вытер.
— Почему?
— Я его должен был просто отключить. Или грохнуть. А фонари развешивать — пижонство это.
— Так скажи, что это я поставила «фин-гал», — незнакомое слово Лайма выговорила по слогам.
— Ага! И получу: «Даже глаз подбить сам не смог, потребовалась женская помощь»!
Оба негромко рассмеялись.
— Я би его убила, но плохо умею без оружьия. Если будешь ухажьивать, сначала научи, как бить!
— Ага! И ты на мне же и опробуешь?
— Я не до конца...
— И на том спасибо... Высший пилотаж в драке — обойтись без драки.
— Это как?
— Ты Олега представляешь?
— Это твой товарищ? Который пленных резал?
— Во, глазастая! Не резал он их, только пригрозил. А дорезал Потап. Так вот, у Олега есть младший брат. Совсем не боец, шахматист, гроссмейстера выполнил в первый день Войны. Драться в принципе не умеет. Год назад был у него интересный случай. Ограбить его пытались... — Леха сделал театральную паузу.
Литовка покосилась на него, но промолчала. Не дождавшись вопроса, Верин продолжил:
— Идет Борька в Москве от метро Каширская к МИФИ, он там учился. Точнее, числился студентом и играл за них в шахматы. И подваливают к нему два урода. Покрупнее оба, да и постарше года на три,
